Флорентийка. Паутина обмана - по роману "Флорентийка" Жюльетты Бенцони

[Fiora Beltrami]

Флорентийка. Паутина обмана
ficbook.net/readfic/409679

Направленность: Гет
Автор: Фьора Тинувиэль (ficbook.net/authors/165630)
Фэндом: Бенцони Жюльетта «Флорентийка»
Пейринг или персонажи: Филипп де Селонже/Фьора Бельтрами, Леонарда, Франческо Бельтрами, Карл Смелый, Людовик XI
Рейтинг: R
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, Мистика, Детектив, Психология, Философия, POV, Hurt/comfort, AU, Songfic, ER (Established Relationship)
Предупреждения: Смерть основного персонажа, OOC, Насилие, ОМП, ОЖП, Underage, Беременность, Смерть второстепенного персонажа
Размер: Макси, 132 страницы
Кол-во частей: 25
Статус: заморожен

Описание:
Альтернативная версия событий романа.
Семнадцатилетнюю Фьору Бельтрами, дочь всеми уважаемого флорентийского негоцианта, не оставляют в покое разные видения, причину которых девушка не знает. Но, что интересно, сны Фьоры как-то связаны с её далёким прошлым. Фьора не может помнить тех событий, которые ей снятся, поскольку в ту пору, 17 назад, она была ещё совсем мала - несколько дней от роду.
Какие-то события из них происходят с Фьорой в реальной жизни...

Посвящение:
Посвящается ЖюльеттоБенцониманам.


Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Я не обижаюсь только на обоснованную критику. Так что критикуйте, раскладывайте по полочкам мои ляпы и высказывайте своё мнение.

vk.com/photo198765421_302602923 - Филипп де Селонже

vk.com/photo198765421_304344931 - Фьора Бельтрами
Пролог. Записки приговорённой к смерти. Первая часть
Флоренция, 1475 год.


Холодно. Отовсюду дует холодный и злой ветер, пронизывающий до самых костей. От него нигде не укрыться. На моём теле только грубое рубище. Босые ноги посинели. Волосы спутанные и грязные. Гребней при мне нет, так что приходилось расчёсывать их пальцами.
Кожа на руках потрескалась и огрубела. Чтобы хоть как-то обеспечить уход своим рукам, я смазывала их куском прогорклого сала, которое вылавливала из супа.
А жевать древесину, чтобы сохранить белизну зубов, мне уже осточертело.

За всё время, что я пробыла в тюрьме, я страшно похудела. Кожа и кости. Стали отчетливо видны ключицы и рёбра. Рёбра видны так сильно, что их даже можно пересчитать… Не то, чтобы меня в тюрьме не кормили, кормить меня хотя бы не забывали. Но на ту еду, что мне приносили, не позарился бы даже голодный беженец. Только крысам и отдавать такое. Хотя крысы, обитавшие в моей камере целыми семьями, сами выстраивались в ряд около меня и сверлили своими чёрными глазками-бусинками. Они дёргали усами, вертели мордочками и попискивали. Приходилось с ними делиться, потому что меня тошнило от одного вида тюремной еды, как бы сильно мне ни хотелось есть. Скверный вид и запах подачки перебивали постоянное сосущее ощущение в моём желудке. Разве что крыс этой бодягой кормить. Хвостатые за месяц привыкли. Наблюдать за тем, как я с каждым днём становлюсь всё больше отощавшей, а крысы в тюрьме всё толще, было горько и смешно одновременно.

Вот будет смеху, если я помру голодной смертью, а стражники явятся, чтобы забрать мой труп, но найдут лишь мои обглоданные останки и разжиревших от тюремных харчей (или моего трупа), грызунов…
Ну, не могу я не думать о таких жутких вещах, сидя в тюрьме уже месяц, за преступления, которых не совершала!
Интересно, а я бы сквозь прутья решётки пролезла? Жаль, что возможности это проверить у меня не будет. Дверь-то у меня в камере железная!

Да, подурнела я… Хоть пугалом или Смертью с косой работать…
На полу гнилая солома, от которой исходит отвратительный запах. С потолка капает вода. Пробовала считать падающие с противным звуком капельки, но вскоре и это надоело. Потеряла счёт числам, дням и ночам. Ноги замёрзли. Чтобы хоть как-то согреться, я села, поджав их под себя и обхватив руками плечи.
Господи, как же мне холодно… Зуб на зуб не попадает, даже мозг отказывается соображать. У меня такое чувство, что он скоро покроется коркой льда… А может быть, мне только кажется, что здесь холодно? Может этот холод тюремной камеры стал частью меня, проникнув в мои кости, жилы и разливаясь по венам, вместе с кровью? Даже мои собственные душа и сердце казались мне глыбами льда.

Но что это значило теперь, когда я лишилась всего? Когда я потеряла своего обожаемого отца, Франческо Бельтрами, который покоится в земле? Мою подругу и камеристку татарку Хатун, вместе с няней и наставницей Леонардой? Когда мой дом, где я росла, разграбили и сожгли? Кстати, верхом цинизма и жестокости было то, что на обломках палаццо Бельтрами сожгли двух дорогих мне людей… Так ещё и меня притащили на это посмотреть! Мерзкие подонки, будь они ВСЕ прокляты!!! От меня ждали чего угодно: слёз, истерик, душераздирающих воплей, обмороков.

От меня хотели добиться горячей мольбы о пощаде для Хатун и Леонарды, которые кричали мне из огня:
- Фьора, не смей рыдать! Ты доставишь им слишком много удовольствия! - были слова моей бедной Леонарды, которую я любила, как родную мать.
- Не смей, хозяйка, - поддерживала почтенную даму Хатун, - они не достойны твоих слёз! Не показывай слабости трусам!
Наши мучители ждали от меня как раз того, чтобы я перед ними на коленях ползала и ступни им целовала, но не моего гробового молчания, превратившего меня в статую. Из-за слёз я толком ничего не видела. Они навернулись мне на глаза, но я не давала им пролиться. Я просто стояла и смотрела, со связанными руками и под надзором стражи, как на обломках моего родного дома сгорают в неистовом огне те, кого я так любила… Увы, но для кого-то чужое несчастье лишь повод мародёрствовать и мучить невинных... Пробуждение самых низменных сторон человеческой натуры…
Возвращаться к этим воспоминаниям мне было очень больно, но я всё равно воскрешала их в своей памяти. Они помогали мне не забывать о ненависти к этим палачам, моим врагам и всем, кто с ними заодно. Я растравляла это чувство ненависти и презрения против них в своей душе.

Даже моей подруги с самого детства, Кьяры Альбицци, не было рядом со мной, чтобы поддержать. Она под надзором своего дядюшки Людовико, который не допустит, чтобы его племянница, потомок благородных Альбицци, общалась с такой, как я!

Что до моей родной и любимой Флоренции, которую я любила всем сердцем, она отвергла меня, одну из своих дочерей, превратившись в мачеху. Флоренция, так горячо превозносившая своих любимцев, могла в ту же секунду свергнуть их с пьедестала и втоптать в грязь, столкнуть в клоаку, на самом дне которой находилась сейчас я.

Огромная волна омерзения, злобы и ненависти захлестнула мою душу… А эта шлюха, моя тётка Иеронима Пацци, торжествует! Гадина такая, чтоб ей вечно в Аду гореть! Убила моего отца за то, что он не уступил её шантажу, отказавшись отдавать меня за её сына Пьетро. Иеронима желала завладеть состоянием Бельтрами, которое папа планировал оставить мне. Именно состояние моего покойного отца Франческо Бельтрами и сподвигло Иерониму на то, чтобы соблазнить управляющего его делами Марино Бетти. Марино и разболтал этой ведьме тайну моего рождения. А она разгласила эту самую тайну на всю Флоренцию. Их обоих я ненавидела со всем пылом своей души.

Я ненавидела Карла Смелого и его покойного отца, герцога Филиппа Бургундского… Я искренне желала сдохнуть в страшных муках отцу моих настоящих родителей, Пьеру де Бреваю. А также мужу моей матери, Рено дю Амелю… Никто из них не сжалился над моими родителями… Что до Пьера и Рено, то они добивались того, чтобы несчастные брат и сестра, Мари и Жан, закончили жизнь на эшафоте.
Но был и ещё один человек, с которым я хотела свести счёты. Конечно же, мой супруг, доблестный граф Филипп де Селонже, запятнавший свой родовой герб женитьбой на девушке, рождённой от кровосмесительной и прелюбодейной связи, желая добыть денег для герцога… Да будь проклят он, эти деньги и его чёртов герцог Карл!

Некогда блистательная юная девушка, Фьора-Мария Бельтрами, руки которой добивались многие поклонники, теперь лишь узница, забытая и покинутая всеми. Я больше никто. Я даже не флорентийка… Дочь проклятых родителей, несчастных брата и сестры де Бревай, Мари и Жана… Отвергнутая жена не любящего меня мужа и даже не дочь своего отца… Какие ещё прискорбные титулы мне добавить?
Каждый может оскорбить, плюнуть в мою сторону, бросить камень. Никто и слова не скажет. Всё можно, всё дозволено. А уж тем более, по отношению к той, которую низвели до состояния жалкой твари, но которая таковой не стала…

Comments

[Fiora Beltrami]

У меня даже сердце ёкнуло от такой новости. Нет, этого не может быть, не может! У меня во сне Иеронима спуталась с Марино, чтобы погубить моего отца. Это бред. Это не может быть правдой! Это всё не со мной происходит!
— Неужели ей больше выбирать не из кого, что на тебя польстилась? — злобно и насмешливо бросила я эти слова в лицо Марино. Тот не замедлил наградить меня за дерзость ещё одной пощёчиной. — Правда глаза колет, верный Марино?
— А тебе, очаровательная Фьора? — передразнил он меня. — Тебе твоё позорное происхождение, видно, не мешает. Склонность к распутному поведению у тебя в крови, похоже… Ну, что, хорош в постели тот нищий, который к тебе через окно залез?
— Бетти, мы затащили эту девку сюда, чтобы разговоры с ней вести? — прервал Антонио наше с Марино задушевное общение. — Если честно, мне, глядя на неё, не до разговоров… — рука Антонио приподняла за подбородок моё лицо, а его большой палец гладил по щеке. — До чего же она прелестная, — обронил он с сальной усмешкой.
Я попыталась укусить его за палец, но Антонио успел отдёрнуть руку. Ничего, я буду не я, если не найду, на ком выместить злость, в такой ситуации.
Антонио я плюнула в лицо, а Марино со всей силы стукнула ногой по голени. Блаженное злорадство я испытала, когда Марино, оскорбляя меня последними словами, прыгал на одной ноге, держась за больную ногу. Не теряя времени даром, я рванула от них, Марино и Антонио, куда подальше.
Только они оба оказались не настолько заторможенными, как бы мне того хотелось. И со скоростью реакции у них всё хорошо. Они опять умудрились поймать меня и скрутить мне руки.
— Куда ты так торопишься, Фьора? — спросил ласково Антонио, сжимая моё запястье. — Уж не пожар ли тушить? Ну, ну, не суетись ты так…
— Руку отпусти, мерзавец, больно! — я делала попытки, в прочем бесполезные, вырваться.
— Сама разденешься или тебе помочь? — поинтересовался Марино, потрепав меня по щеке. Чтобы я и не вцепилась зубами в его руку? Это надо, чтобы солнце приняло квадратную форму! Но этот паршивец, любимый крёстный, ловкий. Вместо руки Бетти я схватила пустоту. — А ты с норовом, развлечёмся на славу.
Марино схватил меня за лиф моего платья и резко дёрнул в свою сторону, от чего шёлковая материя затрещала.
— Руки от неё уберите! — послышался чей-то гневный хриплый голос.

Слава провидению, которое Филиппа сюда направило! Вот только что он здесь забыл? Уж не меня ли?
Марино и Антонио от неожиданности выпустили меня, а я, воспользовавшись тем, что мои противники опешили, спряталась за спину Филиппа де Селонже, обнажившего меч.
— Другого места для прогулок не нашла? — спросил меня Филипп строгим шёпотом, но я была сейчас в таком подвешенном состоянии, что не нашлась с ответом. — Приключений захотелось? Плащ надень, холодно на улице, а ты в одном платье, — с этими словами он подал мне мой плащ, который я по рассеянности забыла в аптеке.

Поскольку я успела замёрзнуть, то поспешила последовать совету.
— Давай в другой раз меня отчитаешь… — прошептала я скороговоркой.
— Ты права, сейчас не время, — согласился рыцарь, крепко сжимая рукой рукоять своего оружия.
— А ты ещё кто такой? — выступил вперёд Антонио, с недоверием глядя на моего защитника.
— А я думал, что являюсь личностью слишком известной, чтобы не знать, кто я, — Селонже усмехнулся, улыбнувшись одним правым уголком губ, только в голосе не было и намёка на веселье. Скорее еле сдерживаемая ярость. — Что ж, я представлюсь. Я посланник герцога Карла Бургундского во Флоренции, граф Филипп де Селонже. Я сопровождаю мадемуазель Фьору.
— Чего? — возмутился Марино, сжав кулаки. — Она с нами!
— Ничего подобного, это враньё! — отозвалась я из-за спины своего защитника.
— Мне плевать, кто вы и почему Фьора оказалась тут с вами, но идите своей дорогой. Лучше не злите, настроение и так плохое, — граф смерил Марино и Антонио безразлично-высокомерным взглядом. — Что до тебя, Фьора, — обратился он ко мне уже смягчившись, — пошли. Провожу до твоего дома.
— Не дождёшься! — выкрикнул Антонио.

Последнее, что я в настоящий момент запомнила, было то, что Филипп оттолкнул меня в сторону и встретил своим мечом выпад Антонио, при котором было аналогичное оружие.
— По-хорошему разойтись не хотите, — проговорил граф со злой иронией, отражая атаки врага с завидным изяществом, но с таким видом, словно имеет дело с безответственным мальчишкой, которого не мешало поставить на место.

Между моим заступником и дружком Марино завязалась дуэль, неистовая, ожесточённая, без малейшего права на пощаду.
Вжавшись в стену, расширенными от страха за своего защитника глазами, я наблюдала за поединком. В ушах звенело от лязга металла, ветер пробирал до костей, а пульсирующая боль отдавала дробью в виски.
Сердце в груди сжалось от ужаса, когда Филипп помянул чёрта, схватившись за раненое левое плечо. Одна капля крови попала мне на рукав платья, и я благоговейно прикрыла её рукой.
Мне оставалось только надеяться, что ранение, полученное бургундским рыцарем, не серьёзное.
Я бы и хотела закрыть глаза, ничего не видеть, но не могла… Я не могла не смотреть… Это будет подлостью. У меня нет права с лицемерной трусостью опустить глаза и уставиться на каменные плиты. Я не знаю, чем закончится эта дуэль, но хочу верить в её благополучный исход.

Что бы ни случилось, но я не буду опускать глаз, чтобы не видеть этой дуэли. Независимо от её итога, Филипп встретит мой открытый и прямой взгляд, прочитает в моих глазах всё несказанное мною. Что я люблю его, он мне дорог, что моя любовь к нему всегда останется глубокой и верной… И умрёт только вместе со мной…
Я не должна проявлять слабости, ради любимого человека я должна быть сильной…
Хочу вселять в него уверенность хотя бы своим видом, отдавая ему свои силы сражаться дальше.
Сами эти мысли заставили меня гордо вскинуть голову и распрямить плечи. С презрительной усмешкой я посмотрела в сторону Марино Бетти, который кутался в свой плащ, засунув руки в карманы, стуча зубами от холода.
Слабак. Я в одном шёлковом платье и плаще, и то не показываю, что мне холодно, а он прямо как барышня теплолюбивая, такой неженка!..
Тьфу, на него моё презрительное…
Похоже, что ранение на Филиппе несильно отразилось. Он мог осуществлять движения левой рукой. Скорее всего, Антонио нанёс ему неглубокую рану.

Если вначале поединка активно наступал Антонио, то теперь атаковал Филипп, просчитывая все действия противника и не оставляя ему возможности осуществить манёвр и перейти в нападение. Антонио сражался яростно, неистово. Филипп же атаковал врага с холодной головой. Гнев не туманил ему разум, разве что ясно читался в глазах.
Каждый выпад, футэ и боковой, всё продуманно и отточено до совершенства…
Филипп ловко отбил подлый удар Антонио, направленный в спину, стоило ему споткнуться.
Я думала, что у меня сейчас сердце остановится…
— Господи, помоги ему, умоляю, — шептала я, не отводя глаз от сражающихся противников.
Становилось всё холоднее. Скрещивающиеся лезвия их мечей высекают искры, звон стали становится громче и от него у меня уже мутится в голове. Ноги подкашиваются, но я всё равно не позволяю себе упасть. Сжав кулаки так, что ногти впиваются в ладони, я продолжаю следить за ходом поединка.
Антонио попытался атаковать Филиппа, но он ловко парировал его выпад, уклонившись, и выбив из рук соперника оружие.
— Ну, — обратился Филипп к поверженному Антонио, приставив свой меч к его груди, — вы всё не хотите разойтись по домам без происшествий?
— Хорошо, хорошо, — сипло прошептал Антонио, смирившись с безвыходным положением, — мы уйдём… произошло недоразумение… Фьора, приносим вам свои извинения…

«Ну, да, конечно! Недоразумение… Ты и Марино — вот два сплошных недоразумения, которые мне встретились», — подумала я, с холодной презрительностью улыбаясь Антонио.

— Доброго вечера, сеньоры. Надеюсь, больше таких… кхм… недоразумений не случится, — прозвучала в голосе Филиппа насмешка, а сам он наблюдал, как побеждённый Антонио пятится назад, даже не забрав своё оружие.
Следом за Антонио благоразумно решил уйти и Марино.
Хоть Антонио и Марино не могли меня слышать, я всё же не удержалась и прошептала слово «Канальи».
— Фьора, ты в порядке? Тебе не причинили вреда? — Филипп, убрав свой меч в ножны и подойдя ко мне, принялся оглядывать меня с головы до ног; проверил, не получила ли я какого-нибудь ранения или нет ли переломов. Конечно, такой интерес к моей персоне с его стороны неуместен, если учитывать, что он сам был ранен в плечо.
— Спасибо, всё хорошо. Не считая того, что я уже который раз за день по лицу получила, со мной всё в порядке…
— Безумием было так себя вести. Зачем ты вообще пошла в этот квартал?
— Но я сюда случайно забрела, правда, — начала я неловко оправдываться, — они меня нарочно сюда загнали!
— Теперь мне всё понятно, — проговорил Филипп устало.
— Скажи, — нарушила я повисшее меж нами молчание, — а что ты делал в аптеке, как нашёл меня?
— Решила меня допрашивать? — с тёплой иронией спросил молодой человек.
— Нет, мне просто интересно.
— В аптеке мне надо было купить травы, чтобы заваривать. Всё-таки успел немного простудиться после вынужденного плавания. Потом, когда ты ни за что, ни про что на меня накричала и убежала из аптеки, я решил за тобой проследить, чтобы ты никуда не встряла. Плохо у меня это получилось, конечно… У тебя талант притягивать к себе неприятности. Я потерял тебя из виду на какое-то время, а потом услышал твой голос. Остальное сама знаешь.
— Спасибо, ты мне очень помог. Если бы не твоё вмешательство, я бы сейчас не с тобой разговаривала, а в канаве убитая лежала…
— Сильно испугалась? — спросил он, погладив меня по растрёпанным волосам.
— Совсем немного. Я скорее больше была зла. Как твоё плечо?
— Обычная царапина, пустяк. На войне со мной и похуже бывало. Порой и живого места не было, — попытался рыцарь уйти от волнующей меня темы.
— Покажи, может я смогу помочь.
— Поверь, беспокоиться не стоит.
— Всё же я посмотрю.

[Fiora Beltrami]

Хоть Филипп и был против осмотра своей раны мною, я сняла с него плащ и повесила себе на плечо. Мои худшие опасения не подтвердились. Рукав белой рубашки разорван, ткань пропиталась кровью и прилипла к ране, поэтому я с особой осторожностью отделяла ткань от кожи Филиппа, чтобы не сделать ему ещё больнее. Но мне удалось сделать всё аккуратно. Материя к коже не сильно прилипла.
Сама рана и правда оказалась неглубокой. Слава богу, что ещё кость не задета. Только вот чем бы рану обработать, чтобы не началось заражение? Но моя голова редко пустует. Обязательно какая-нибудь идея прилетит. Например, отвязать от пояса Филиппа флягу с бургундским вином и этим вином промыть рану, что я и сделала немедля.
Не самые приятные ощущения, должно быть, испытывает мой защитник. Могу только представить, каково это, глядя на его лицо: мышцы напряжены, брови нахмурены, а нижнюю губу бургундский рыцарь прикусил. Ни за что ведь не признается в том, что от вина рану щиплет.
Всю процедуру Филипп перенёс без единого звука. Рану ему я перевязала оторванными полосками ткани от своей нижней юбки.

— Всё, рану я тебе обеззаразила и перевязала. Обязательно покажись врачу, — сказав это, я отдала своему пациенту его плащ, который он тут же поспешил надеть.
— Спасибо, — кивнув головой, поблагодарил меня граф, — неужели девушек в богатых семьях ещё и медицине обучают?
— Увы, нет. Я прочитала об этом способе в одной книжке, а в какой именно, не могу вспомнить.
— Но ты всё сделала на совесть, скажу тебе, как человек, разбирающийся в таких вещах.
Похвала меня немного смутила. Я лишь смогла кротко улыбнуться и потупила взор.
— Не было больно, когда я раной занималась? — поинтересовалась я.
— Что ты, нисколько. Ты всё сделала очень умело.
— Я рада…
— Смотри, — Филипп указал мне рукой на меч Антонио, лежащий на земле, — да тут кто-то оружие забыл…
— И правда, — я подошла к тому месту, где лежал забытый своим владельцем меч, и взяла оружие в руки. — Тяжеловат немного, а так ничего… — я совершала движения, похожие на те, какие совершал Филипп во время дуэли с Антонио. Тут мой взгляд упал на гарду. Какая-то символика на ней изображена, инициалы. Да мой крёстный с благородными знакомства водит, оказывается! Его дружок из знатных!
Как интересно! Никогда бы не подумала, что среди дворян у Марино могут быть друзья. Что он имел в виду, когда говорил о каких-то событиях на площади Моримон семнадцать лет назад? Наверно, мне лучше у папы спросить.
— Ну, что, воин, — обратился ко мне граф, дотронувшись до моего плеча, — ты домой собираешься?
— Даже не знаю. Хочется, но в то же время страшно, — проговорила я, проводя пальцем по гарде меча, — мне же по приходу домой голову открутят за всё хорошее…
— Не бойся, не открутят. Ещё обрадуются, что ты живая и здоровая нашлась. Слово в твою защиту я замолвлю.
— Да? Ты не дашь мне голову оторвать?
— Конечно, нет. Никто из твоих домочадцев так никогда не сделает. Теперь мы можем идти к тебе домой?
— Да. Пошли, — не выпуская из правой руки меч, левой рукой я взяла за руку Филиппа.
— Меч с собой возьмёшь?
— Да. Он очень красивый, к тому же украшен гербом. Тогда можно будет узнать, к какому роду принадлежит напавший на меня приятель Марино.
— Неужели хочешь к ответственности негодяя привлечь? — ласково усмехнулся рыцарь, а в его взгляде светилась теплота.
— Ну, может быть или подержать в напряжении… — я на несколько секунд замечталась. — Почему бы и нет?
Держась за руки, мы шли и разговаривали, стараясь не упоминать тех событий, произошедших сегодня.
Но какое-то чувство всё равно не давало мне покоя. Ощущение, что должно случиться нечто страшное, что сегодняшнее происшествие со мной это начало чего-то, обещающего худшее…

В голове мелькали какие-то обрывки событий, в которых я не принимала участие, словно наблюдала со стороны. Холодный декабрьский день, скорбный перезвон колоколов… Затянутое свинцово-серыми тучами небо, ни один солнечный луч не пробьётся… Многолюдная площадь, эшафот, плаха… Палач, занёсший топор над коленопреклонённой молодой женщиной, серые глаза которой закрылись уже навсегда, а белокурая голова упала в корзину палача… Молодой человек достаёт голову девушки из корзины и бережно целует в лоб, а потом и сам занимает её место… Вот уже и его нить жизни разрублена топором…
Сердце сжималось от какого-то безотчётного страха. Я не понимала, почему меня посещают эти видения… Как те, что я видела в моём сне… У меня всё внутри холодело, поэтому я прижималась к здоровому плечу своего спутника, чтобы перенять у него хоть малую толику тепла.

Мы уже хотели свернуть в проулок, но я услышала чьи-то шаги и дыхание. А потом увидела тень человека, занёсшего кинжал, находясь в опасной близости от Филиппа!..
Я сама не поняла, как это получилось, будто пелена заволокла глаза…
С силой, которой сама от себя не ожидала, я отпихнула в сторону Филиппа, успев уклониться от удара нападающего человека, шедшего за нами. Кинжал только задел рукав моего платья, не коснувшись руки, но разрезав ткань.
Действуя под влиянием инстинкта, я выбросила вперёд оружие, вложив в удар всю свою силу, которую страх удесятерил. Меч вошёл человеку в живот и он с глухим стоном упал на землю, обозвав меня непотребной девкой…
Я и хотела закричать от ужаса, но Филипп крепко зажал мне рот рукой, схватив меня за плечо.
Человеком, убитым мною, оказался Марино Бетти…

[Fiora Beltrami]

Глава 10. Ты представлял себе всё по-другому?
Огромными от ужаса глазами, не в силах вымолвить и слова, оцепеневшая, я смотрела на труп Марино Бетти. Левая рука Филиппа по-прежнему зажимала мне рот, в то время как правая крепко держала за локоть. Как ни старайся, а высвободиться не получится.
Сравните меня, измученную страхом юную девушку, и Филиппа, взрослого мужчину, закалённого в боях, чьё здоровье очень крепкое. Вот то-то и оно!

По всему моему телу пробегала дрожь, зубы стучали. Несмотря на то, что на мне был плащ, меня знобило. Я по инерции продолжала вырываться.
— Фьора, тише, тише, — слышала я настойчивый тихий голос рыцаря, — ты не виновата, прошу тебя, успокойся!
Но меня этот вкрадчивый шёпот почему-то нисколько не успокаивал, а только придавал мне сил сопротивляться ещё активнее. Я вырывалась, но освободиться от хватки не получалось. Сердитые слёзы выступили на глазах, из-за чего очертания становились почти неразличимыми, и катились по щекам.
— Фьора, я обещаю убрать руку, если ты не будешь кричать.
Я мгновенно затихла, перестав вырываться, обмякнув в руках молодого человека. Словно из моего тела вынули все кости. Как будто я кукла, из которой выпотрошили опилки. В голове пусто, меня всю колотит.
— Вот так бы сразу, — Филипп облегчённо вздохнул и убрал свою руку от моего рта. — Всё будет хорошо, Фьора, — говорил он мне, держа за плечи и глядя в глаза. — Мне в глаза смотри, да не отворачивайся ты, когда с тобой говорят, — с лёгкой досадой выговаривал мне Филипп, замечая, что я всё время оглядываюсь на убитого Марино. — Фьора, ты не виновата, запомни раз и навсегда. Это Марино виноват, но не ты… Фьора, ты меня слышишь? — он слегка встряхнул меня за плечи.

Я ни на что не реагировала. Просто смотрела в пустоту сквозь него и ничего не отвечала. Сил не было. Только чувство опустошения.
Бургундский рыцарь не оставлял своих попыток вывести меня из моего состояния оцепенения, только теперь он легонько хлопал меня по щекам, слегка прикасаясь губами к моему лбу и моим губам, что-то безмолвно шепчущим.
— Что же я наделала… — невольно вырвались у меня еле уловимые для слуха слова.
— Фьора, спокойно…
— Господи, как же мне честным людям в глаза теперь смотреть? Папе, Леонарде, Кьяре и папиным друзьям, своим знакомым?
— Как раньше смотрела, так и дальше будешь.
— Филипп, ты не понимаешь! — я резко оттолкнула от себя рыцаря и обхватила руками плечи, стараясь согреться и содрогаясь всем телом. — Я человека убила, я ничем теперь его не лучше, я такая же дрянь!
— Фьора, ты в своём уме?! — Филипп схватил меня за плечи и несколько грубо встряхнул. — Ты случайно рассудком не повредилась?
— Я себя убийством запятнала, ты понимаешь? Марино погиб от моей руки, я его убила! Я, я! Попробуй такое преступление смыть!
— Фьора, извини за излишнюю прямоту, но ты ненормальная! Всё, быстро успокоилась, встала, отряхнулась, и пойдём домой, — произнёс Филипп тоном, не оставляющим места для пререканий. Но я вполне могу с этим поспорить.
— А как же Марино? — я пристально смотрела в глаза рыцарю.
— Что Марино?
— Мы его здесь оставим?
— Почему бы и нет? — Филипп помог мне встать на ноги и отряхивать платье от приставшей к нему уличной пыли.
— Но это не правильно, христиане так не поступают, его нельзя так оставлять…
— Ага, Марино и Антонио с тобой хотели поступить очень по-христиански, — прозвучал его голос саркастически. — Фьора, милосердие тут неуместно, они его к тебе проявлять не думали.
— Да, но он всё же был моим крёстным, — прошептала я, с грустной неохотой признавая этот факт. — Пожалуйста, помоги мне спрятать труп!
— Что, прошу меня простить, если не так всё понял? — удивлённые глаза Филиппа в упор смотрели на меня.
— Оставить здесь я его не могу, нужно Марино где-нибудь похоронить, но там, где никто не стал бы искать… Хоть земле его тело предать надо…
— Знаешь такое место?
В то время как каждый из нас размышлял, некто решил прервать наше молчание, тянувшееся уже минуту.
— Филипп, вот вы где! — этот бодрый голос принадлежал Матье де Праму. — Слава богу, что с вами, Фьора, всё в порядке…
— Относительно, — отозвалась я тихо.
— А этот человек кто? — Матье по очереди переводил взгляд с Филиппа на меня, а с меня на убитого Марино Бетти.
— Вовремя вы, Матье. Где вас носило столько времени? — задал граф вопрос своему оруженосцу.
— Да пока вас обоих нашёл, плутая переулками, всё на свете проклясть успел. А труп-то чей?
— Крёстного моего, мессир де Прам, — разъяснила я, всхлипнув и опустив голову, — напал на меня с мессиром Филиппом из-за угла, и так получилось, что я его убила… Я меч применила чисто инстинктивно… Теперь даже не знаю, что делать…
— Хотите сказать, вы его убили? — не верил Матье.
— Увы, я… Мессир де Селонже даже не успел среагировать, потому что я его резко оттолкнула…
— Господи… — Матье ходил из стороны в сторону, обхватив голову руками.
— Матье, оставьте бога, лучше с телом помогите, — оборвал Филипп молодого человека.

[Fiora Beltrami]

— Да что тут голову ломать-то? — оруженосец пожал плечами. — Оставьте его здесь. Кто-нибудь точно найдёт.
— Я это предлагал, но кое-в-ком, — Филипп выделил интонацией последнее слово, — не буду пальцем показывать и имён называть, проснулась святая.
— Ничего подобного! Просто я не могу его тут оставить! — не удержалась я от возражения.
— Ага. Ты ещё его тело в церковь на отпевание доставь, гроб ему закажи и сама священнику во всём исповедуйся. Давай, Фьора, тебе никто не мешает. — Прав был Филипп, сказав эти последние слова. Только мне это признавать не хочется.
Да, Марино хотел поступить со мной не лучшим образом, за компанию со своим приятелем Антонио, но оставлять его тело на улице… Вот так лежать…
Нет, я не могу!
— Пожалуйста, помогите! Одной мне его не дотащить! — воскликнула я, по очереди обводя взглядом Филиппа и Матье, непонимающе смотревших на меня.
— И куда же вы, мадемуазель, изволите его тащить? — обронил Филипп с усталой иронией, прислонившись к стене. — В церковь на отпевание? Может, ещё похороны ему роскошные устроить хотите и всю Флоренцию созвать?
— Зачем так говорить? Мадемуазель Фьора и так подавлена, — заступился за меня Матье де Прам, за что я испытала к юному оруженосцу некоторую благодарность.
— Я имею полное право открыто выражать своё мнение, — проговаривал Филипп, скрестив на груди, глядя куда-то вверх, — по поводу того, что одна добрая девушка решила со всеми почестями хоронить подонка… Пусть тут и остаётся, много чести о него руки марать, чего я бы и вам обоим не советовал. Что-то не хочется мне его куда-то тащить…
— Да не собиралась я этого делать, просто надо его тело в земле закопать хотя бы! Филипп, пожалуйста, пойми меня… Я не могу так, я осознаю твою правоту, но сама мысль, что Марино останется лежать здесь и… — я зябко поёжилась, кутаясь в плащ. — Эта мысль кажется мне ужасной… Я не смогу, наверно, признаться в своём преступлении на исповеди, у меня нет возможности похоронить крёстного, как положено, но хотя бы земле надо его тело предать… — я потёрла свои похолодевшие от мороза щёки и замёрзший нос. — Я прошу тебя и Матье де Прама только помочь мне донести труп до Фонтелюченте, а там Марино можно уже будет закопать, и никто не станет искать там его…

Эти слова давались мне тяжело. Особенно, когда я заговорила о Фонтелюченте. Это место я всегда старалась обойти десятой дорогой, потому что о нём ходила дурная слава, напрочь закрепившаяся в головах моих соотечественников, включая и меня. Да, страшно туда идти, особенно ночью и по темноте, но придётся, как видно… Это единственное место, где можно закопать Марино Бетти, и где его никто искать уж точно никогда не станет.
То, что бы я никогда не решилась сделать в здравом рассудке, я решилась сделать, будучи в отчаянии… Всё равно выхода иного нет…

Страшно, а придётся… Не хочу туда идти, пускай даже в сопровождении Филиппа и Матье де Прама, которые уж точно смогут защитить меня, но надо.
— Что с тобой поделаешь? — Филипп отошёл от стены и, подойдя к трупу Марино, извлёк меч из его живота и положил наземь. — Никогда бы не подумал, что в кодекс рыцаря может быть добавлен пункт, обязывающий помогать прекрасной даме закапывать всякую… — последнее слово, явно ругательное, Филипп проговорил так тихо, что я не расслышала бы даже при всём желании.
Завернуть моего погибшего крёстного Филипп решил в плащ, принадлежащий Марино. Помогал другу в этом ответственном деле Матье де Прам.
Голову Марино хорошо закрывал плащ ему же принадлежавший. Одно плохо — ступни видны. Но эту проблему удалось решить, замотав ноги Марино моей шалью, подаренной мне ещё моим папой. Хорошо, что это только на время, а то не нравится мне идея закапывать Марино вместе с папиным подарком.

До Фонтелюченте мы шли где-то часа полтора, если не больше. Филипп нёс тело Марино, удерживая здоровой рукой. Нести помогал Матье де Прам, а я шла позади. Моя скромная помощь заключалась в том, что я тоже помогала молодым людям в их нелёгком деле, держа за ноги Марино. А то несправедливо получается, что я на бургундского капитана и его оруженосца свалила такой труд, а сама в стороне. Я кашу заварила — мне и помогать расхлёбывать всё это…
Одна бы я побоялась идти к Фонтелюченте, тем более в ночное время. Страшно, да и ситуация, как сегодняшняя, может повториться. Прав Филипп, я обладаю уникальным даром притягивать к себе проблемы.
А вот идти туда в обществе Матье и Филиппа не боюсь. Не знаю, что-то в них такое есть, внушающее спокойствие и уверенность.

Они оба такие разные, что мне сразу бросилось в глаза, причём не только внешне: Филипп брюнет с карими глазами, а Матье де Прам голубоглазый блондин…
Это две притягивающиеся противоположности. Совершенно разные характеры, не мешающие их преданной дружбе. Оба хорошие люди… Матье де Прам, такой романтичный и задумчивый, немного робкий, его красота более мягкая, по сравнению с его другом. Поэтичная натура… Именно с таких юношей любят писать портреты художники. Взять хотя бы, к примеру, Сандро Боттичелли и Леонардо да Винчи…
Но я люблю другого мужчину. Черноволосого, с выразительными ореховыми глазами. Который может быть несколько резок в высказываниях… В поступках которого столько искренней заботы обо мне… Пусть и язык у него как жало у скорпиона, но какое это значение имеет?
Я многое успела понять и переосмыслить заново, пока помогала Филиппу и Матье нести труп Марино до Фонтелюченте. На многое успела поменять свои устоявшиеся с годами взгляды. Времени для этого было достаточно.

Я предавалась размышлениям, глядя на то, как Филипп и Матье копали мёрзлую землю, используя для этого оружие, за неимением лопат. Как они опускали тело Марино Бетти в могилу и засыпали землёй. Закапывали крёстного уже без моей шали, которой я на время обмотала ему ноги, и возвращённой мне назад.
Сидя на постеленных плащах, принадлежащих Филиппу и Матье де Праму, глядя на то, как они маскируют место захоронения, пересаживая туда пожухлые кусты сирени, я изменила своё отношение даже к такому значимому чувству, как любовь…
В романах пишут, что влюблённый рыцарь всегда распевает серенады под окнами прекрасной дамы, защищает её честь, носит её цвета, боготворит, дарит ей цветы и посвящает стихи, прославляющие красоту дамы и её добродетели.
Боже, да ересь всё это! Настоящая любовь проявляется тогда, когда мужчина помогает тебе закопать труп случайно убитого тобой негодяя, а не это идеализированное представление любви в литературе!
Нет, все эти серенады, букеты, поклонение… Ну фальшиво всё это… Не верится…
А вот когда рыцарь помогает прекрасной даме скрыть следы её преступления… Мне даже интересно, Ланселот поступил бы так же, как Филипп, соверши поступок, подобный моему, Гвиневра? Как бы поступил Тристан, если бы Изольда оказалась в ситуации, в какой оказалась я сама?
Когда мужчина любит по-настоящему, он не оставит тебя наедине с твоей бедой. Он сделает всё возможное и даже невозможное, чтобы тебя защитить и уберечь… Он не останется в стороне, когда ты нуждаешься в помощи и поддержке. Несмотря ни на что он будет рядом с тобой… Тебе не нужно лишних подтверждений любви мужчины на словах. Это чувствуешь…
А слова любви, серенады, цветы, громкие клятвы… Что они значат в сравнении с поступками?
Я размышляла о произошедшем, ни на что не реагируя, словно во сне.
Словно во сне я брела от того места, где закопали Марино, поддерживаемая под руку Филиппом, потому что сама постоянно спотыкалась даже на ровном месте и рисковала вспахать своим носиком землю, а то и все деревья в окрестностях Фьезоле пересчитать… своей головой… Я словно наблюдала за происходящими со мной событиями со стороны.

Такое чувство, словно чужая душа вселилась в моё тело или мой дух заточили в теле, мне не принадлежавшем.
Как будто во сне я увидела отворившуюся дверь в маленькую часовенку, освещённую несколькими свечами; как сквозь сон слышала голос пожилого священника, свершающего обряд. Только расшитая золотом риза священника и серебряные сосуды свидетельствовали о торжественности момента.
Не понимая, что со мной происходит, я просто рассматривала одну фреску, изображавшую жизнь какого-то святого мученика. Потом перевела взгляд на фрески, где неизвестный художник изобразил события притчи «О блудном сыне»…

[Fiora Beltrami]

Молодой человек, едва достигший совершеннолетия, решил жить отдельно от своего отца, ещё не искушённый жизнью, наивный и несколько ветреный, таким представлен тот самый младший сын.
Отец уступает просьбам сына и делит имущество, как положено, отпуская сына в добрый путь.
Уехал младший сын в чужие края…
Тяжела ему показалась опека отеческая; отец не мог дать ему свободы жить так, как хочется, а потому он ушел в дальнюю сторону, чтобы отеческий глаз не мог наблюдать за ним, и он мог пожить по своей воле. Так человек, наделенный от Бога дарованиями духовными и телесными, почувствовав влечение к греху, начинает тяготиться божественным законом, данным ему в руководство для жизни и, отвергнув иго закона, предается беззаконию, живет по своей воле, никого и ничего не слушает, расточает в духовном и телесном распутстве дарования, какими наделил его Бог.

Младший сын вдали от дома вёл беспутную жизнь, живя с публичными женщинами и разбрасываясь своим состоянием направо и налево, и вскоре окончательно промотался, до нитки.
Поэтому, когда в тех краях настала голодная пора, юноше пришлось пасти свиней. Унизительное для него занятие, поскольку считается у иудеев свинья нечистым животным…
Так нередко грешник, когда привязывается, чтобы заглушить сознание свое греховное, к какому-либо мирскому предмету, унижается еще более и доходит до самого бедственного состояния.
Да, младший сын дошёл именно до той самой черты… Он бы и рад есть даже ту пищу, которую едят свиньи, но никто не даст ему даже этого…
Но всё же младший сын нашёл в себе силы смирить свою гордыню, он понял, что жил неправильно и решил хоть работником к своему отцу наняться, если тот откажется вновь принять его…
Но отец не отверг своего раскаявшегося сына. Он радостно принял его и даже устроил пир в его честь, что вызвало ревность и зависть, злобу старшего брата…
«Сын мой! ты всегда со мною, и всё мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся.» — таковы слова отца…
Не знаю, почему, но у меня такое чувство, что нечто подобное предстоит пережить и мне… Нет, я вовсе не собираюсь распутничать и проматывать состояние, но чувствую, что навряд ли мой собственный отец меня простит, что в его сердце найдётся хоть крупица сострадания и понимания для меня, его дочери… Я даже не могу признаться папе, что я выхожу замуж только потому, что мне нельзя оставаться во Флоренции, после всего произошедшего сегодня…
Остаться в городе значит подвергать папу смертельной опасности, исходящей от Иеронимы. Наверно она подослала Марино и Антонио, щедро оплатив их услуги моих палачей, чтобы они от меня избавились. В качестве приятной маленькой награды Иеронима вполне могла дать своё добро на то, чтобы они сперва получили от меня моё тело, если захотят. И лишь потом убьют, а тело бросят в канаву.
Марино что-то говорил о событиях на площади Моримон семнадцать лет назад. Он был любовником Иеронимы, последние события в чём-то перекликаются с моим сном. Также Марино говорил, что Иеронима спала с ним за важную информацию о моём отце и мне самой. Налицо сговор, чтобы завладеть состоянием моего отца Франческо Бельтрами.

Пусть эта ведьма радуется, лишит меня мой папа состояния, когда узнает о вопиющем поступке своей единственной дочери. Пусть подавится моим наследством, чтоб оно ей поперёк горла комом стало! Отвергнутая своим отцом, не смеющая рассчитывать на его прощение, лишённая состояния, я всё равно буду счастлива тем, что мой отец жив, пусть и презирает меня за мои поступки!
Моё забытье прервалось лишь на время, когда священник спросил меня, согласна ли я перед лицом Господа взять в свои законные мужья Филиппа.
Познавшая разделённую любовь, опьянённая, ослеплённая и потрясённая, разве могла я дать иной ответ, кроме «да»?

Пусть моя свадьба и совершается так скоропалительно, но зато я выхожу замуж по любви! Ну и ещё потому, что мой муж готов предоставить мне бессрочное политическое убежище в Селонже, как он это сам назвал, если я не захочу потом расторгнуть брак, когда все бури улягутся, конечно…
А кто сказал, что я буду с мужем разводиться? Может мне понравится такая семейная жизнь, берущая столь необычное начало? Ну не так я, конечно, представляла свою свадьбу. Мой муж в моём воображении обязательно попросит моей руки у папы, они составят договор, чтобы защитить мои интересы, потом на свадьбу пригласят всех друзей семьи (едва ли не всю Флоренцию), я в роскошном белом платье иду к алтарю, а под руку меня ведёт папа…

Хотя нет… Если я и разведусь с мужем, то лишь ради того, чтобы снова выйти за него замуж и покрасоваться в шикарном свадебном платье, всем на зависть! Но даже сейчас, в обстановке, мало похожей на торжественную, я чувствовала себя счастливой… Душу мою наполнило счастье, перешагнувшее последний рубеж, своего рода мой Рубикон, последнюю грань бесстыдства… И эти мои потаённые мысли можно было читать в моих глазах, в улыбке, да на всём лице, как открытую книгу!
Вот на безымянном пальце моей правой руки сверкает в неверном свете горящих свечей массивное золотое кольцо с родовым гербом Селонже…
Не понимаю… Сон это или реальность? В здравом я рассудке или начинаю потихоньку сходить с ума?
Я чувствовала себя, словно больная сомнамбулизмом…
— Надеюсь, ты знаешь, как теперь тебя зовут? — долетел до меня сквозь гул в моей голове вопрос Филиппа.
Несмотря ни на что, я всё же смогла подписаться своим новым именем в церковной книге. Несмотря на путаницу в голове и на то, что у меня перед глазами, словно туман стелется, я смогла поставить свою аккуратную подпись «Фьора де Селонже»…
Да, я это знала… Никогда бы не подумала, что всё случится так… Я себе несколько по-иному представляла свадьбу. Но если теперь меня соединили с мужчиной, которого я люблю, какое это имеет значение? Не сибаритка же я какая-нибудь, чтобы так убиваться из-за отсутствия пышности при венчании!

[Fiora Beltrami]

Глава 11. Беглянка.
Страшно подумать, что возможно именно сейчас, когда я покидаю Флоренцию вместе со своим супругом и Матье де Прамом, мой отец получит письмо от меня, переданное для него через церковного служащего… Как дрожащими пальцами он развернёт лист пергамента, надеясь, что я жива и здорова, невредима… Что, вполне возможно, меня похитили и требуют выкуп… Это всё же лучше, чем знать о смерти своего единственного ребёнка, которому было отдано столько любви, заботы и ласки, внимания...
Даже во сне мне представлялось лицо моего папы… Оно стояло перед моим мысленным взором. И ничем не получится прогнать кошмарные видения…

Вот в моём сне отец развернул моё послание и жадно вчитывается в каждую строчку:
«Здравствуй, мой дорогой отец! Пишет тебе твоя дочь, Фьора, которая больше не достойна таковой быть. Я хочу, прежде всего, искренне заверить тебя в том, что у меня всё хорошо, я невредима, жива и здорова. Если ты сейчас читаешь это письмо, значит, меня уже давно нет во Флоренции. Искать меня бессмысленно. Прости меня, отец, умоляю! Прости, если найдёшь в себе силы, конечно! Я люблю тебя, Леонарду, Кьяру и Хатун, вы мне все очень дороги, но я не могу изменять себе и хоронить свою давнюю мечту... И я буду всеми силами стремиться к её достижению, я положу на это всю свою жизнь… Прости меня, но я больше так жить не могу! Я понимаю, что поступила дурно, но моя истинная страсть сильнее меня… Я всю жизнь мечтала быть бродячей актрисой…»

И подпись: «Твоя беспутная, но всё же любящая тебя дочь, Фьора-Мария Бельтрами…»

Да уж, после такого папа точно меня на порог родного дома не пустит, как бы его ни молили Леонарда, Хатун и слуги. Мне кажется, даже сам монсеньор Лоренцо будет не в силах заставить Франческо Бельтрами понять и простить непутёвую дочь… Даже если я буду биться в предсмертной агонии на глазах у отца…
Такие неутешительные мысли меня посещали, когда я засыпала, убаюканная ровной поступью коня, прислонившись спиной к Филиппу, поддерживающего меня, чтобы я не упала.
Не знаю, что со мной… Я никогда не была обычной девушкой. Скорее той ещё сумасбродкой, добавившей не один седой волос своей дорогой наставнице Леонарде. Правда, теперь седых волос прибавится не только у неё, но и у моего отца. Что же я за человек такой? Не девушка, а сплошное недоразумение…

Значит, как из аптеки в истерике убегать, одной по переулкам ходить и приключения на голову искать, выходить замуж за малознакомого мужчину, предлагающего мне руку и сердце вместе с убежищем в Бургундии, так это я первая. А как честно сознаться отцу, что я убила Марино Бетти, который спутался с Иеронимой Пацци и хотел разгласить ей какую-то тайну, чтобы использовать потом информацию против нас и помочь Иерониме заполучить состояние Бельтрами, я не могу, опасаясь мести фурии-тётушки!
Господи, ответь честно на поставленный вопрос: у меня вообще есть в наличии разум?

[Fiora Beltrami]

Глава 11. Беглянка (часть вторая).
POV. Филипп.


Я, Фьора и Матье держали путь обратно в Бургундию из Флоренции, города Красной лилии, где властвовали Медичи. Из города-республики, так обманувшего мои надежды получить займ для армии Карла Смелого…
Последовав примеру Фьоры, я отправил записку, поручив её передать тому же церковному служащему, но только для тех, кто сопровождал меня в поездке во Флоренцию.
Сослался в послании на неотложные семейные обстоятельства, требующие моего срочного вмешательства. Неделю или даже две поживу дома, у себя в Селонже… Побуду с женой всё это время, пока она не освоится в своём новом доме, где отныне полная хозяйка. Когда я уеду, Фьора всегда сможет обратиться за помощью к Беатрис или интенданту.
Если рядом с Фьорой будут люди, которые ей помогут в случае чего-нибудь серьёзного, то мне можно быть спокойным насчёт этого.

Но как мне с деньгами быть, чёрт возьми, которых я не добился?
Я смутно себе представлял, как предстану перед глазами своего сюзерена герцога Карла Бургундского. Как доложу ему о том, что не добился займа для армии. Не питаю иллюзий насчёт того, что Смелый встретит меня, своего вассала, с распростёртыми объятиями и сердечной улыбкой. Он же меня зачем во Флоренцию посылал? За займом от Лоренцо Медичи. А добился ли я этого займа? Чёрта с два!

Обхватив одной рукой за талию и прижимая к себе задремавшую жену, чтобы она не упала, а другой рукой удерживая поводья, я размышлял. О многом размышлял… Времени для этого ещё очень много. Вполне можно предаваться размышлениям всю дорогу от Флоренции до Бургундии.
Как-то не так всё пошло, не так я всё планировал.

Признаю, был у меня весьма коварный и отвратительный замысел, как добыть денег, в которых мне отказал Лоренцо Медичи. У меня было преимущество в том, что я знал тайну Фьоры и мог использовать эту самую тайну в своих целях. Схема довольно простая. Заставить Франческо Бельтрами отдать мне в жёны Фьору и получить сто тысяч золотых флоринов, в качестве приданого жены.
А потом думал погибнуть в сражении, чтобы смыть с себя вину за женитьбу на внебрачной дочери брата и сестры…

«Что-то не нужны мне уже деньги от моего тестя. В каком-нибудь другом банке займу, а то не очень хорошо получится по отношению к родственнику…» - неотступно преследовала меня мысль, которую я твёрдо решил реализовать.

Фьора то моей женой стала, только при совсем других обстоятельствах, без согласия на этот брак сеньора Бельтрами. Хотя, что говорить?
Благородный и великодушный негоциант даже не знал ни о чём. Особенно о том, что его интендант со своим дружком из знатных людей обманом заманил в неблагополучный квартал Фьору, следуя приказу Иеронимы, чтобы избавиться от девушки. Лично я с тёткой Фьоры не знаком, но если брать во внимание рассказанное моей женой об этой женщине, особа эта Иеронима Пацци весьма неприятная…

Да и отца Фьоры мне шантажировать, слава Богу, не пришлось.
Я хотел к нему прийти после того, как куплю в аптеке лекарственные травы, но планы мои нарушила Фьора. Все карты мне спутала! Не бросать же мне её одну было, когда она вся в слезах убежала стремглав из аптеки!

Сама мысль, что пришлось бы угрожать отцу моей супруги разглашением её тайны на всю Флоренцию, вызывала у меня стойкое отвращение.
Последовать своему изначальному плану значило попрать всякие понятия о дворянской чести, уронить своё достоинство рыцаря и звание почётного кавалера ордена Золотого Руна, опустившись до шантажа.


«Нельзя так поступать с теми, кого любишь, и их близкими, нельзя! Нельзя плевать в душу девушке, которая относится со всей душой к тебе, которая тоже тебя любит…» - с настойчивой ясностью стучала эта мысль в моей голове.

Доверие вообще очень хрупко. Обмануть его не составляет особого труда, а вот вернуть заново задача сложная…
Это всё равно, что взять лист бумаги и смять его. Как ни старайся разгладить потом, идеально ровным этот лист уже не станет.
Особенно в возрасте Фьоры. Не могу я так с ней поступать. Она не заслуживает к себе столь мерзкого отношения. Фьора любит меня и доверяет мне, она со мной искренна. Никогда бы не подумал, что остались ещё девушки, как моя жена. Может быть, мне просто такие почти не встречались?..
Отзывчивые, понимающие, далёкие от лицемерных условностей развращённого света. Которые сочетают в себе самые лучшие черты характера вместе с незаурядным умом, как Фьора.

До сих пор не могу вспоминать без смеха о своём приключении, когда я неудачно поплавал в реке, да ещё и под окнами дворца Бельтрами. А ведь Фьора не побоялась оставить меня у себя на ночь в комнате, хотя сильно рисковала. Просочись эта история в массы, на неё бы показывали пальцем, как на падшую женщину, пусть Фьора и очень достойная девушка строгих принципов. Не понять её порывов тупым обывателям, что стремятся всё опошлить.
Фьорой двигали, прежде всего, доброта и сопереживание. Не всегда светская мораль уживается с моралью человеческой. Правильнее сказать, эти два понятия противоположные.
Мало того, что Фьора буквально заставила меня остаться, применив шантаж, так ещё мне сухую одежду раздобыла, не пожалела вкусного горячего ужина и собиралась уступить свою кровать на ночь, а сама на кушетке расположилась, что стояла возле окна. Своё право спать на кушетке она отстаивала до победного конца, угрожая закричать на весь дом. Снова меня переспорила, и шантаж применила, но всё из благих побуждений.
Пришлось сделать вид, что я уступил ей, признав за Фьорой её правоту. Ага, как бы не так! Если решил я, что буду спать на кушетке, а она на кровати, значит, так и будет.

Фьора так вела себя, будто не боится людской молвы, подчас не имеющей под собой никакой почвы. Выдай я случайно своё присутствие во дворце Бельтрами тогда, имя Фьоры бы ещё долго трепали в пьяных разговорах по всем увеселительным заведениям Флоренции, города Красной лилии. Но разве напугает такая угроза девушку, под внешней кротостью которой таится мятежница?.. Ниспровергательница устоев, бунтарка.

Как бы Фьора ни старалась примерить на себя маску безмятежной и покорной тихони, внутренняя сущность новой Боудикки всё равно будет проглядывать в каждом её слове, поступке и в мыслях, постоянно одерживая верх.
Фьора добрая, отзывчивая, смелая и искренняя девушка, открытая для людей и для мира, не способная на лицемерие и притворство… Противно это её природе, не умеет она подличать.
Фьора несколько наивная, доверчивая, готовая постоять за саму себя и дорогих для неё людей. У неё явный талант встревать во всякие неприятные истории…
Но все невзгоды она встречает с открытым забралом. Родись она мужчиной, из неё бы получился отличный рыцарь. Наклонности к этому у моей супруги точно имеются.
Правда, у Фьоры есть дурная привычка выворачивать свою душу наизнанку… Всегда найдутся люди, готовые туда плюнуть…

С виду Фьора избалованная и упрямая, вспыльчивая и не умеющая иногда владеть своими эмоциями, своевольная. Хочет, чтобы все всегда с ней считались. Неуправляемая, порывистая и боевая, но это только на первый, поверхностный взгляд.
Сейчас, когда Фьора дремлет, облокотившись об меня, она выглядит такой умиротворённой, уязвимой. Куда более хрупкой, чем есть на самом деле.
Какая-то доверчивая беззащитность в ней есть…
Её исцарапанное лицо, запёкшаяся кровь на разбитой губе и два подбитых глаза, в драке с её тёткой Иеронимой, усиливали это впечатление.
Только нижнюю губу Фьора сейчас недовольно поджала, словно хотела заставить меня разувериться в моём мнении о ней всем своим видом. Чёрные ресницы бросали едва заметные тени на её высокие скулы. Только губы упрямо сжаты.

[Fiora Beltrami]

Фьора очень хороший человек, её кристально чистая душа раз в сто красивее внешней оболочки. Наверно, даже не будь Фьора красавицей, она бы всё равно опьяняла.
Всегда нашлись бы такие поклонники, которые бы ценили в ней благородство души, незаурядный ум, независимость в суждениях и преданное сердце, способное годами хранить любовь…
И какое бы значение имела её внешняя красота, будь внутри пусто?

Не знаю, как мы будем с ней жить. Надеюсь, что в гармонии, без ссор и недомолвок. Без скандалов. Ну, придётся мне поступиться какими-то своими привычками ради молодой жены, не велика беда!
Я даже вообразить не могу, как представлю ко двору свою супругу, которая как две капли воды похожа на своих казнённых родителей, когда кончится эта война. Наверно, будет разумным этого не делать.

Рено дю Амель по-прежнему жив и к нему благосклонны при дворе герцога Карла, который жалует ему высокие должности в качестве компенсации за шикарные ветвистые рога.
Ими канцлера наградила Мари де Бревай, его юная и прекрасная супруга, подвергающаяся в доме мужа, с его стороны, вечным издевательствам.

Вообще я не одобряю супружеских измен, независимо от пола обоих супругов, будучи солидарен в этом отношении с моим сюзереном, но дю Амель заслужил. Такой жестокий, лживый, не способный на человечность… Жуткий скареда… Я понимаю его несчастную жену, которую мне не довелось назвать своей тёщей! Он сам толкнул бедняжку в объятия её брата.

Будь он ей хорошим и заботливым мужем, если бы не относился к ней как к кукле для битья, Мари смогла бы забыться с ним, но нет!
Жизнь её была похожа на тюрьму, если не хуже. Кормили плохо. Кроме побоев, оскорблений и унижений, Мари ничего от мужа не видела, как она сама призналась на суде.
Так этого было мало! Муженёк и дочь у неё отобрал, рождение которой воспринял, как личное оскорбление.
Пьер де Бревай тоже хорош – нашёл, за кого дочь замуж выдавать! Подыскал бы ей кого моложе, симпатичнее, добрее и ласковее, а не этого деспота, ставшего палачом своей жены.

Разве это нормальный отец? Он должен был подать в Рим прошение о расторжении брака Мари де Бревай и Рено дю Амеля, а не принуждать дочь угрозами вернуться к мужу, поскольку польстился на деньги и высокое положение зятя! Он же её отец, он всегда должен защищать интересы своего ребёнка, пусть даже в ущерб своим!
Я не могу объективно судить о том, насколько был бы хорошим отцом своим детям, особенно дочери, будь она у меня, конечно, но ни за что не заставил бы своего ребёнка жить с чудовищем под одной крышей.
Да я бы раз сто подумал, прежде чем дочь замуж выдавать. И то оставил бы при себе лет до восемнадцати, а то и до двадцати.
Посмел бы какой-то гад хоть раз руку поднять на мою дочь, которую я воспитывал, точно бы взял грех на душу… Подумаешь, сделал бы своё дитя вдовой, закопав мужа на месте!.. Если бы муж был, как отчим Фьоры Рено дю Амель, юная вдова уж точно не стала бы оплакивать такого тирана.

Пьер де Бревай сам эту ситуацию спровоцировал. Мари поступила дурно, как и её брат, но в широко распахнутые объятия Жана де Бревай её толкнули скотина-муженёк и тиран-папаша.
От хорошего мужа нормальная жена налево не ходит…
Да, Жан и Мари де Бревай совершили страшный грех, но и те, кто приводил в исполнение вынесенный им приговор, не лучше.
А судьи-то кто? Супруг-деспот, похожий на своего зятя отец несчастных брата с сестрой и покойный герцог Филипп Бургундский, который вообще любовниц менял с периодичностью, с какой меняют перчатки?
Только не пойму, с какой радости за грехи родителей должны платить дети?..
********
Ненависть Рено дю Амеля к покойной жене и её брату не остыла, а только окрепла с годами. Попадись ему Фьора сейчас, он бы не преминул выместить на ней свою злобу, желая отстоять своё попранное достоинство, которого и в помине нет.
Насчёт своего соседа Пьера де Бревая сказать точно не могу. Только ходили слухи, что он упал с лошади два года назад и после этого его разбил паралич, де Бревай-старший безвыездно живёт в своём замке. Хотелось бы в это верить.

Тогда для Фьоры не будет опасно жить в моих родных местах, поскольку ей не доведётся пересечься со своим дедом, разве только она сама в Бревае не окажется, чего я постараюсь всеми силами не допустить…
Но одно я знаю точно: посмей, кто вредить Фьоре, я этого так не оставлю. Этот человек, кто бы он ни был, сильно рисковал бы своим здоровьем и жизнью.

Тут я перевёл взгляд на Фьору, укутанную в свой плащ и крепко схватившуюся за мою руку, которой я и придерживал девушку, чтобы она с седла не упала. Видно, Фьора замёрзла, поэтому укрылась ещё и полой моего плаща, поджав под себя ноги.
А я ещё собирался погибнуть в сражении, чтобы искупить свою вину за женитьбу на ней! Переоценил я свою выдержку, с кем не бывает?.. Проще с моста вниз головой кинуться, чем забыть о существовании этой девушки, ставшей моей женой. Как ни старайся, из сердца её не выбросишь…
Всё чаще стал приходить к мысли, что везёт мне незаслуженно…
****
Мне доставляло какое-то особое удовольствие мысленно возвращаться к сегодняшнему венчанию. Свечи, молитвы. Священник, свершающий обряд… На губах Фьоры робкая и в то же время счастливая улыбка. В её глазах словно вспыхнул ласковый тёплый огонёк, когда священник спросил, согласна ли Фьора стать моей женой.
- Да, тысячу раз да! – воскликнула Фьора, прижимая кулачки к груди, от нахлынувших на неё эмоций. – Я согласна, - добавила она тут же, но тише, глядя мне прямо в глаза. У неё такой светлый, открытый и чистый взгляд. Я такие глаза только на фресках в храмах видел.
Я выводил жену за руку из церкви, после того, как мы были связаны узами законного, пусть и тайного, брака перед лицом бога. Фьора всё никак не могла наглядеться на массивное золотое кольцо с моим родовым гербом, что я надел на её безымянный палец правой руки.
Вот только оно немного великовато для неё, поэтому, чтобы не потерять, Фьора сняла с пальца кольцо и подвесила на свою тоненькую золотую цепочку.
На моё замечание, что кольцо хорошо бы отдать ювелиру, чтобы тот его подогнал по размеру пальца, Фьора отреагировала не очень радостно.
- Ещё чего! – фыркнула она немного недовольно. – Нечего такую вещь куда-то нести, того и гляди, испортят!

Спустя где-то четыре часа пути, а может и меньше, мы выехали к какой-то гостинице. С виду заведение приличное, обстановка уютная и больше смахивает на домашнюю, да и взяли с нас не очень много за еду и комнаты.
По настоянию Фьоры я должным образом обработал и перевязал свою дурацкую царапину, полученную в сегодняшней дуэли, из-за которой моя жена была готова поднять шум на всю гостиницу, поскольку я первое время сопротивлялся.
Закончив мучить меня, моя юная и прелестная супруга вскоре занялась своими боевыми ранениями, полученными в драке с Иеронимой. Свои синяки и царапины смазала целебной мазью, за которой посылала мальчишку, помогающего хозяину заведения.

Фьора проронила от силы десять слов, она не чувствовала большой охоты с кем-то разговаривать. Хоть и утомили её все события сегодняшнего дня, но она крепилась и не жаловалась. Держалась с достоинством, присущим королеве, несмотря на свой внешний вид.
После сытного ужина, состоящего из отличного вина «Brunello di Montalcino», которое для меня никогда не сравнится с винами родной Бургундии, и грибного супа с жареной курицей, мы все немного восстановили силы. Только усталость больше была моральной, чем физической.

[Fiora Beltrami]

Но Фьора заметно приободрилась. Щёки порозовели, а у камина она смогла обогреться и перестала так дрожать. Глаза глядели уже не так грустно и устало.
Если я и Матье чувствовали себя, как два мешка с песком, вытащенных из воды, что же о Фьоре говорить, которой довелось пережить куда больше, всего за один день?
Она оказалась вынуждена бежать из родного города, словно преступница какая-то, из-за алчности своей тётки-фурии, подославшей крёстного Фьоры Марино Бетти, чтобы тот избавился от девушки, и которого Фьора по неосторожности убила.

Мне только не понятно, чего Фьора так убивалась и казнила себя? Марино получил по заслугам, его даже хоронить не стоило. Хотел лишить Фьору жизни, так что поделом ему.
Быть может, я чего-то не понимаю, но сострадательность и доброта Фьоры, вместе с её совестливостью, не всегда бывают уместны. Тем более, по отношению к тем, кто желал ей зла. Наверно, всё дело в нравственном воспитании?

Мало ли, внушили Фьоре, когда та была ещё ребёнком, что надо проявлять доброту и сострадание даже к недругам, а она и руководствуется теперь этими принципами во взрослой жизни.
Уж лучше бы девочек в состоятельных семьях учили от нападающих отбиваться, из лука стрелять, сутками в седле держаться, в любой местности ориентироваться, пищу добывать и на огне самим готовить, даже сражаться на мечах, чтобы защитить себя сами могли, если будет такая необходимость и рядом не окажется заступника.

А то воспитывают дочерей, как под стеклянным колпаком, сами же потом и удивляются, почему девочки вырастают совершенно неподготовленными к жизни, неспособными прожить вне дома даже трёх дней. Об элементарных навыках самозащиты от насилия и речи нет. Как себя сможет защитить девушка, над которой родня всю жизнь тряслась, каждую пылинку с неё сдувая и не давая ступить шагу самостоятельно?
Но, несмотря на полученное ею воспитание, Фьора далеко не изнеженная и пугливая дева, которая даже от лёгкого сквозняка тяжёлую простуду подхватит и сляжет на месяц.
Всё же в ней много от мальчишки-сорванца с улиц Флоренции, чем от девушки из состоятельной семьи.

Всего один день, а жизнь у меня и Фьоры так перевернулась с ног на голову, что и слов-то не подобрать, чтобы наиболее точно описать это…
Взять меня, хотя бы. Послал меня сюзерен мой за займом к Лоренцо Медичи, называется. Займа я не добился. Познакомился с Фьорой, сразу почувствовав к ней интерес и желание. Ну, и тайна её рождения, конечно, мне была известна.

Думал, что смогу использовать для своей выгоды эту карту в рукаве, добившись руки Фьоры, и получив сто тысяч флоринов золотом в качестве приданого жены. А потом вся эта история с Марино Бетти, покушавшегося на мою жену, поскольку следовал указаниям своей любовницы Иеронимы, тётки девушки.
Как мы скрывали следы преступления Фьоры, совершённого по неосторожности, вообще можно не комментировать. Эта тема вне всяких обсуждений…
Потом эта странная свадьба. Поражённый священник, выслушивающий мои сбивчивые от волнений пояснения, зачем мне и Фьоре нужно так скоропалительно венчаться. Глаза бедного падре были размером с золотой флорин, но соединить меня с Фьорой узами законного брака всё же согласился. Не могу ручаться, что святой отец не принял нас за сумасшедших.
Нельзя сказать, что я жалею о случившемся. Скорее наоборот, мне ни о чём жалеть не хочется. Женился на юной и прекрасной девушке, обладающей острым умом и добродетельной, пусть свадьба и не входила в мои планы.
Такое чувство, словно весь мир превратился в одно сплошное средоточие хаоса.
Но то, что занимает мой ум, лишь капля в море… Фьоре, я думаю, куда сложнее приходится.

Что чувствует Фьора, я могу лишь себе отдалённо представить.
Все её привычные представления рухнули в одночасье, всё перемешалось.
Человек, которому Фьора и её отец доверяли, пытался её убить.

[Fiora Beltrami]

Перед своей тёткой Иеронимой, оказывается, Фьора провинилась своей юностью и неиспорченной красотой, умом и достойными восхищения личными качествами.
Фьора бесила эту фурию тем, что помимо красоты, ума и очарования, обладала неоспоримым правом наследовать своему отцу.
Эта женщина, в которой на самом деле нет ничего женственного, простила бы Фьоре все её ошибки, заблуждения и многочисленные грехи, запятнай ими Фьора свою совесть, конечно. Но успешность, красоту и острый ум, обаяние и богатство Иеронима своей племяннице никогда не простит, пока живёт на свете…
По вине этой женщины жизнь Фьоры, буквально вырванной из привычной для неё обстановки, теперь превратилась непонятно во что.
Она замужем за человеком, то есть мной, которого знает от силы несколько дней. У неё не было времени даже попрощаться с теми, кого так любит.
Отец и гувернантка, растившие её с детства. Кьяра Альбицци, о которой Фьора успела мне рассказать, причём только хорошее… Молоденькая рабыня-татарка, к которой Фьора относится скорее как к подруге, а не рабыне.
Флоренция удивительный город-республика, а Фьора её истинная дочь, пусть и бургундка по рождению. У меня в Бургундии не так хорошо относятся к домашней прислуге и крестьянам, как Фьора относится к своей рабыне…

Фьора не знает, дошло ли её письмо до Франческо Бельтрами, и как он на это отреагировал. Сомневаюсь, что мой тесть мою жену по головке погладит за это при встрече.
Вот кто просил Фьору писать в послании, что она уходит из дома, потому что хочет стать бродячей актрисой? Не понимаю, она намеренно решила опустить себя в глазах своего отца ниже публичной девки, чтобы сеньор Бельтрами от неё отрёкся?
Ну, да ладно. Сперва привезу её в Селонже, а потом и тестю объясню, что его дочь никакая не распутная девица. Фьора поступила так, как она поступила, только из желания уберечь отца от козней Иеронимы.
А то несправедливо получится, если Франческо Бельтрами в мыслях, не зная истинных причин поступков Фьоры, незаслуженно заклеймит свою дочь проституткой, хотя Фьора самая искренняя и чистая душой девушка, каких ещё поискать надо.

Что касается моих вассалов, хотят они того или нет, им придётся признать Фьору своей госпожой. В их интересах не выступать против того, что отец моей законной жены банкир и судовладелец, не являющийся каким-нибудь графом или бароном. Это уже моё дело, которое их никак не касается.
Беатрис, жена моего покойного старшего брата Амори, погибшего при Монлери десять лет назад, всегда была для меня как хороший друг и старшая сестра. Всегда мы с ней хорошо ладили и не конфликтовали. Даже если Беатрис, которая была старше меня на восемь лет, проявляла свою склонность читать нравоучения. Вряд ли она начнёт строить козни Фьоре. Не из таких, как эта Иеронима…

Можно сказать, все свалившиеся обстоятельства не столь уж трудно разрешимые. Всё можно уладить, было б желание.
Вдобавок этот сон Фьоры…
Неспроста же он ей приснился, ничего просто так не бывает без какого-либо обоснования.
Она же не знает о том, кто такие казнённые брат с сестрой де Бревай, их отец Пьер де Бревай-старший и Рено дю Амель, покойный отец герцога Карла Филипп Бургундский и сам мой сюзерен… Почему они ей приснились?
Почему ей приснилось именно то, что я женился на ней из-за денег, шантажируя Франческо Бельтрами тайной происхождения Фьоры? Потом гибель Марино Бетти от моей руки, порочившего память умершей Фьоры в её сне…
Её сон меня что-то не на шутку пугает. Я много слышал о людях, видевших вещие сны и заканчивающих жизнь в пламени костра… Только бы Фьора помалкивала о своих снах, а то не хочется мне для неё такой жуткой участи.
Не думаю, что смог бы это пережить, страшно мне за жену…
Поскорей бы уже в Селонже оказаться. Там Фьора будет в безопасности. Беатрис, с её добротой и мудростью, а также умением убеждать, сможет уберечь Фьору от какой-нибудь глупости, которую молоденькая девушка выкинуть вполне способна. По крайней мере, я хочу на это надеяться.
Только бы Фьора сама никуда не ввязалась…
********
От усталости впору с ног валиться. Матье после ужина давно ушёл к себе в комнату. Как-никак, глубокая ночь, а завтра надо рано вставать.
В родную Бургундию путь неблизкий. К тому же надо заехать в Дижон и нанести визит Симоне де Морель-Совгрен, бывшей кормилице герцога Карла, которая также была кормилицей его дочери принцессы Марии.
Надеюсь, эта добрая женщина в своём гостеприимстве не откажет.
От силы в общем зале осталось два или три человека, помимо меня и Фьоры, сидящей на табурете у камина, и наблюдающей за танцующими языками пламени.
Как будто она присутствует здесь только физически.
Подойдя к Фьоре, я слегка коснулся рукой её плеча. Резко вздрогнув, Фьора подняла глаза на меня, но потом слабо улыбнулась.
- Да? – прозвучал её нежный, пусть и сильно усталый, кроткий голос.
- Фьора, нам завтра очень рано вставать. Пойдём, время позднее.
- Конечно, я понимаю. Я только спрошу, что тут ещё есть, а то всё равно немного голодной себя чувствую.
- Слишком долго не задерживайся, договорились? – чуть склонившись к жене, сидящей на табурете, я отдал ей ключи от занимаемой нами комнаты и поцеловал в щёку, напоследок слегка взлохматил её волосы, за что получил от неё в шутку по рукам.
Только потом отправился в комнату.
Рухнув на кровать, не раздеваясь, только сняв сапоги и плащ, я укрылся одеялом и провалился в сон.

Пришлось признаться самому себе, что я желал Фьору, сейчас и без промедлений… Я хотел, чтобы Фьора стала моей женой не только перед лицом Бога. Мне было мало обладать только её телом. Я хотел обладать её сердцем, духом и разумом.
А что? Этой маленькой флорентийской ведьме, ставшей моей женой, можно опутывать своими колдовскими сетями мою душу, разум и сердце, а мне нет? Почему мне нельзя то, что можно ей?
Мне мало просто называть Фьору своей женой. Хочется, чтобы она стала для меня кем-то гораздо более значимым…
Жить с такой женой, как Фьора, уже само по себе благо. А уж если жена для тебя ещё является верным другом и в то же время единственной любовницей, лучше в браке и желать нельзя.
Это же прекрасно, когда в одной женщине уживается столько разных обличий.

Да уж, далеко не целомудренные мысли посещают меня во сне, а всё моя юная и прекрасная жена… Колдунья, каких ещё поискать!..
Так и хочется стремительным шагом подойти к ней и рывком схватить за плечи, прижав Фьору к стене. Бросить ей в лицо гневный выкрик:
«Верни мне мою душу, ведьма! По-хорошему лучше верни!»
Чёрт… Вот так поймала она меня в мою же ловушку… Я запутался, причём крепко. В своих же собственных сетях…

[Fiora Beltrami]

Глава 11. Беглянка (часть третья)
POV. Фьора.

Как хорошо, тихо и спокойно. Общий зал опустел, лишь свечи в медных канделябрах освещают помещение.
Люблю слушать тишину. Когда вокруг так тихо, есть время разобраться во всём, что со мной произошло, в самой себе и своих мыслях. В своих чувствах…
Что сказать? Добро пожаловать в мою жизнь, образно говоря. Слева мои мечты, надежды и привязанности. Справа все мои убеждения, мысли, идеи. А вот на верхней полочке стоит банка, где у меня живут все тараканы в моей голове...
Прошу обратить внимание на вывеску «Сумасшедший дом» при входе. Прочитайте внимательно и не говорите потом, что я вас не предупреждала.
Именно подобное заведение приходит мне на ум, когда случается задуматься о том, что же происходит со мной и моей жизнью, перевёрнутой с ног на голову всего за один день.
В центре всего этого сплошной хаос. Именно благодаря ему моя жизнь превратилась непонятно во что.
Не утомила ещё маленькая прогулка?

А всё по милости моей любезной тётушки Иеронимы, запускающей свои загребущие ручки в карман моего папы. Интересно, мой отец письмо моё получил? Как он отреагировал на столь ужасное известие, что его единственная и бесконечно любимая дочь Фьора Бельтрами подалась в бродячие актрисы?
Дожили… Вру своему отцу, что решила стать бродячей актрисой, поэтому сбежала из Флоренции.
Это всё равно, что я сейчас приду к папе и скажу, что хочу уйти проституткой в публичный дом работать. Реакция, думаю, похожей будет. Вряд ли папа станет делать различия.

Единственный светлый луч во всей этой неразберихе любовь ко мне моего мужа. И то он на мне женился, без позволения моего отца. Просто потому, что он хочет меня защитить от козней тётки, чтобы я жила с ним в Бургундии, где ещё ни разу не была. Да уж, выпала мне возможность впервые покинуть родную Флоренцию при столь драматичных обстоятельствах…

Не знаю, наверно, отец бы не сильно гневался на меня, узнай он, что я всего лишь вышла замуж без его позволения и сбежала в Бургундию со своим супругом. Но в этом случае моя правда отцу блага не принесёт. Вряд ли он лишит меня наследства и проклянёт, а я именно этого и добиваюсь.
Если папа отречётся от меня прилюдно и завещает мою долю пусть даже Хатун, Леонарде, семье моей кормильцы Жанетты или первому встречному, Иерониме на худой конец… И то я буду счастлива! Вот эта мегера, тётушка моя, от радости лопнет! Ну а если папа завещает мою долю Хатун, то лопнет Иеронима уже от ярости.
Это в тысячу раз превзойдёт все мои ожидания!
Уж лучше пусть отец меня шлюхой клеймит, чем лежит в гробу, стараниями Иеронимы…
Пусть папа меня будет глубоко презирать и ненавидеть. Пусть он хоть публично отрекается от меня, его дочери, я даже роптать не буду. Я, можно сказать, его опозорила своим поступком, даже если всё написанное мной в письме ложь.

Только бы отец поверил, только бы не бросился на мои поиски!
Если папа лишит меня моей доли наследства, я и то буду счастлива. Лучше мне и правда быть ненавидимой и презираемой своим отцом, чем увидеть его в могиле…
Нет меня – нет проблем, все счастливы и мир во всём мире!
А то, что мне ненависть и презрение папы причинит ещё много страданий, такая ерунда… Право, беспокоиться смысла нет. Я сильная, так что переживу.
Запретить себе убиваться так легко…

[Fiora Beltrami]

*****
Перекусив перед сном горячими бутербродами с сыром и запив это бургундским вином, я отправилась наверх в комнату, которую снял Филипп.
Сам мой благоверный спал, накрывшись одеялом. Только голова одна видна, лежащая на подушке. Брови нахмурены и тонкие губы упрямо сжаты, чёрные густые волосы всклочены. У него такое выражение лица, словно он сейчас готов ринуться в бой…

Какой же мой муж красивый! Столько в нём силы и властности, которой хочется противиться только для вида, а ведь я так мало знакома с этим мужчиной, ставшим моим мужем.
Нет, я люблю его и верю ему. Его поступки говорят мне больше, чем могут сказать слова. Знаю я о нём только то, что он родом из Бургундии, ему двадцать семь лет, приехал по поручению своего сюзерена герцога Карла…
Мой муж любит меня и заботится о том, чтобы я была в безопасности и по возможности счастлива. Он верен себе и своим принципам. Верен своей любви и своему слову, никогда не предаст и всегда будет защищать…

Пусть Филипп и подвергает критике, порой очень резкой, мои поступки, я на это не обижаюсь, потому что он часто оказывается прав. Не столь уж важно, чтобы он мне сутками напролёт говорил о своей любви. Недавних поступков, подтверждающих это, мне вполне достаточно.
Самой очень интересно, чем жил до свадьбы со мной мой супруг? Какие у него в юности были увлечения, что любил, во что верил? Как он жил даже задолго до того, когда встретил меня…

Наверно, многие мои сверстницы назвали бы меня дурой, но я не люблю мужчин, позволяющих садиться себе на шею и безропотно потакающих любому капризу женщины. Какой тогда это мужчина, если позволяет загнать себя под каблук? Какая жена будет такого слушаться?
Муж в моём понимании это такой человек, который тебя всегда поймёт и поддержит, не даст наделать глупостей, защищает…

Каменная стена, за которой тепло, безопасно и не страшны всякие осатаневшие гадюки Иеронимы, вместе с подонками-крёстными.
Никому не позволит (во всяком случае, безнаказанно) унизить тебя словом или действием, никогда не опустится до этого сам... Никогда не предаст ради первой попавшейся юбки. В браке хороша только взаимная верность между супругами.
Если я решила для себя, что мой муж будет моим первым и единственным мужчиной, значит, всеми силами буду стараться держать данную себе клятву. Поэтому и сама не потерплю рядом с ним какую-то постороннюю девку.

Повесив свой плащ на спинку стула, где так же висел плащ моего мужа, и, сняв туфли, я тихонько скользнула под одеяло, прильнула к Филиппу. Лицом уткнулась ему в бок. Несмотря на тёплое одеяло, я замёрзла и постоянно жалась к мужу, чтобы согреться. Сил нет даже к нему приставать, но так хочется…
Завтра ещё вставать чуть свет. Поэтому я закрыла глаза. Заснуть удалось не сразу, поскольку до сих пор не успела окончательно отойти от сегодняшних событий.

[Fiora Beltrami]

Глава 12. Дорожные хлопоты.
POV. Фьора.



Из тёплого плена одеяла так не хочется высвобождаться. Хочется спрятать голову под подушкой и забыть обо всём, отдаться целиком во власть Морфея, но некто очень настойчиво трясёт меня за плечо.
Пробормотав что-то невнятное, я повернулась на другой бок и сильнее закуталась в одеяло, давая понять всем своим видом, что ужасно хочу спать, что тех нескольких часов мне не хватило.
- Фьора, милая, вставай, уже утро. Просыпайся. Матье давно на ногах, одна ты белку в спячке изображаешь.
- Леонарда, ради Христа, дай поспать! – отозвалась я по привычке, не ориентируясь во сне на месте и во времени.
- Какая я тебе Леонарда? – этот некто, кого я не сразу узнала спросонья, вдруг резко сдёрнул с меня одеяло, от чего я судорожно сжалась в комок, почувствовав лёгкий холод. – Фьора, мужа не узнаёшь, что ли?
Я тут же подскочила на своём ложе, словно меня ударило молнией.
- Ой, Филипп, - прошептала я ласково, но сонным голосом, с трудом открывая и протирая глаза, всё ещё зевая, - с добрым утром. Как спал?
- Хорошо, но насчёт тебя не могу быть уверенным. Давай, встань с кровати, оденься, позавтракай. Мне ещё в конюшню надо зайти, лошадей покормить. Одежду свою новую на стуле найдёшь с тёплым плащом и сапогами. В том, в чём ты из Флоренции уезжала, тебе нельзя путешествовать, простуду ещё подхватишь, - в голосе супруга я уловила теплоту.
Простую и безыскусную теплоту. И улыбка у него такая красивая, искренняя и вселяющая бодрость…
- Фьора, долго тут не сиди, дел много. Встретимся в общем зале, там же ты и Матье увидишь, - бросил он мне, уходя из комнаты.

Размяв затёкшие ото сна руки и ноги, я расчесала волосы гребнем и заплела их в косу. Тут-то мой взгляд и упал на одежду, плащ и обувь, оставленные для меня на стуле.
Недолго провозившись с платьем и нижней юбкой, сняв их, я поспешила переодеться в чёрные штаны, сужающиеся к низу. На ноги обула сапоги из хорошей андалузской кожи с высокими голенищами. На тело натянула короткую белую мужскую рубашку, затем последовал камзол. Поверх короткого камзола со стоячим воротником и длинными узкими рукавами я одела кафтан, утягивающийся в талии. Завершением моего нового наряда стал длинный и широкий плащ с капюшоном. Изнутри подбит мехом.

Надо отдать должное вкусу моего супруга, всё это вместе хорошо сидит на мне. Так удачно по цвету подобрано и не висит мешком. Самое главное, что удобно и движений не стесняет.
Платье решила это с собой не забирать. Не самые приятные воспоминания у меня с ним связаны. Тёмный переулок квартала Санто-Спирито, Марино и Антонио, прижавшие меня к стене, не умалчивающие о своих намерениях. Страшно подумать, что могло случиться в тот день тогда, не приди никто мне вовремя на помощь…

Я и мой отец доверяли Марино, считали его другом семьи. Папа много сделал для своего покойного интенданта. Именно папа облагодетельствовал Марино Бетти так, что до вчерашнего дня управляющий жил вполне безбедно, и, помимо самых необходимых вещей, мог позволить себе некоторые излишества. Но Марино отплатил папе чёрной неблагодарностью. Спутавшись с моей тёткой Иеронимой Пацци, мой крёстный, покорённый прелестями Иеронимы, покушался не только на мою жизнь…

Раньше родная Флоренция была для меня только самым прекрасным на свете городом, потому что я других толком-то не видела, который отличал особый колорит. Флоренция, словно сотканная из радости, солнечного света, карнавалов, веселья и улыбок, изящества и красоты... Флоренция, воздух которой пропитан жаждой жизни и авантюр, романтикой... И мне нравилось вдыхать полной грудью этот воздух. Мне нравилось чувствовать себя частью своего родного города, образ которого ничто не способно изгнать из памяти и сердца…
До сей поры, я видела только один облик города красной лилии. Добропорядочная Флоренция, охраняемая высокими стенами и солдатами, залитая солнечным светом, и отходившая ко сну с наступлением ночи, поскольку в тёмное время суток оставаться на улице становится небезопасно.
Вчера я на своём опыте в этом убедилась, узрев другую Флоренцию, её оборотную сторону.
Флоренция, настолько же красивая, насколько и опасная. Флоренция преступлений и разврата, убийств и насилия, коварства и вероломства, предательств...
Вся человеческая грязь просачивалась из всех щелей и дыр, заполняя всё вокруг…
Когда я ещё жила в отцовском доме, я не знала о том, другом облике, своего родного города, живя за толстыми стенами дворца Бельтрами, и под защитой многочисленной челяди, не подозревая о наличии «обратной стороны медали».
В ту пору, когда я ещё звалась Фьорой Бельтрами, а не графиней де Селонже, мне был знаком лишь приятный облик Флоренции: нагретый солнцем мрамор Дуомо, извилистые улицы; восхищающий своей величественной красотой, собор Санта-Мария дель Фьоре; торговые ряды на мосту Понте Веккио, настоящий Рай для женщин и сущий Ад земной для мужчин…
Но таков был мой мир до вчерашнего дня…

[Fiora Beltrami]

Бегло оглядев себя с ног до головы и покрутившись немного перед зеркалом, висевшим на стене, и сочтя себя готовой, я вышла из комнаты и закрыла дверь на ключ, спустившись в общий зал.
Ключ сразу же отдала хозяину гостиницы, встретившись с ним, в смысле с владельцем – не ключом, у лестницы.
Матье, сидя за столом у окна, о чём-то оживлённо болтал с какой-то хорошенькой девушкой, каштановые волосы которой выглядывали из-под чепца. Крестьянка, как я догадалась по её одежде. Но держится она свободно, уверенно, взгляд не прячет.
Мужа моего в зале не было. Он ещё тогда меня предупредил, когда поднял с утра пораньше.
Позавтракала наскоро. Перехватила стакан сидра, хлеб с колбасой и сыром, пару яблок и немного тартинок. Мне этого вполне хватило, чтобы насытиться.
Когда мне немного наскучило просто наблюдать со стороны за Матье и той девушкой, я подсела к ним.
- С добрым утром, мадам, - бодро приветствовал меня Матье, - как спали?
Мадам… Так непривычно. Мне всего семнадцать лет, а ко мне тут «мадам» обращаются. Чувствую себя при этих словах даже старше тётки Иеронимы!
- Спасибо, Матье. Спала хорошо. Жаль, что недолго. Вы не представите меня своей собеседнице? – задала я вопрос вполне миролюбиво, глядя на шатенку.
- Донна Фьора, познакомьтесь, это Аньезе. Работает здесь. Аньезе, перед вами донна Фьора, графиня де Селонже. Супруга моего лучшего друга, - коротко представил Матье друг другу меня и Аньезе.
- Сиди, Аньезе, не стоит, - сказала я девушке, заметив, что та подскочила со скамьи и собиралась сделать неловкий реверанс. – Это лишнее.
Смущённая, девушка, не задавая вопросов, села на скамью, приветливо мне улыбнувшись, и кивнув головой.
- Донна Фьора, хочу сказать, что ваши царапины и синяки стали менее заметны. А изготовила мазь именно эта девушка, - сообщил Матье с некоторой долей гордости.
- Спасибо тебе, - я адресовала радушную улыбку Аньезе, - ты определённо хорошо разбираешься в лекарственных травах.
- Мадам графиня, неужели вы с супругом так бурно выясняли отношения? – в глазах девушки читались сопереживание и тревога.
- Не угадала, он-то на меня руку ни разу не поднимал. Со своей любимой тётушкой, задолго до отъезда из города подралась, - пришлось мне поделиться со своей собеседницей. – Ты просто моего мужа и эту женщину плохо знаешь.
- С тётушкой? – недоверчиво переспросила Аньезе.
- Да, с тётей. Иеронимой Пацци зовут. Настоятельно тебе не советую с ней знакомиться. Нервы целее будут, – мой ехидный совет вызвал смешок у Аньезе, прикрывшей рот ладонью. – У меня с тётей никогда не было особо тёплых отношений.
- Могу ли я полюбопытствовать, почему? – присоединился к нашей женской беседе и Матье де Прам.
- Задирала она меня вечно и ненавидела, потому что я была единственной наследницей своего отца, но теперь, я думаю, Иеронима ко мне подобреет, - я грустно усмехнулась своим же словам.
- Подобреет? – эхом отозвались девушка и Матье.
- Ага. Папа, наверно, считает, как я того и добиваюсь, будто я подалась в бродячие актрисы. Это всё равно, что я пришла бы к нему и сказала, что хочу быть проституткой. Если папа лишит меня моей доли наследства, тётка только получит повод от радости запеть.
- Ох, а я-то думала, что у благородных господ жизнь куда проще, - проговорила Аньезе, вставая из-за стола, - я надеюсь, что у вас ещё всё наладится, донна Фьора. Удачи вам и берегите себя.
Попрощавшись со мной и Матье, Аньезе куда-то ушла.
- Знаете, Матье, я даже завидую Аньезе…
- Почему же?
- По крайней мере, её жизнь уж точно не превратит в хаос какая-нибудь сребролюбивая родственница. Какое огромное состояние может быть у простой девушки?
- Вам грустно? – участливо спросил Матье.
- Только от того, что я так и не увидела дорогих мне людей перед отъездом, а так я ни о чём не жалею, Матье… Я счастлива, что папа отречётся от меня и вполне возможно, отдаст мою долю наследства моей тётке. Может быть, тогда она перебесится и успокоится?..
- Донна Фьора, как сказала Аньезе, всё у вас наладится. Уныние вам самый худший помощник.
- Вы правы, Матье. Унынием я себе же хуже сделаю. Надо просто себя настроить на хороший лад.
- Я рад, что вы понимаете это.
- Одно обнадёживает, я хотя бы уверена, что меня любят не за папины деньги…
В ожидании Филиппа, пока не пришедшего из конюшни, я и Матье вели разговоры на более оптимистичные темы, чем возможная перспектива отречения моего отца от меня и ликование по этому поводу моей тётки Иеронимы. Немного сыграли в кости на то, кто будет в пути еду на всех готовить, по моей инициативе, поскольку Матье де Праму такая идея не очень нравилась, и он пытался меня отговорить. Плохо у него это получилось…
Первое время я выигрывала. Как известно, новичкам везёт. Но потом переменчивая Фортуна сочла нужным повернуться ко мне спиной, лучезарно улыбаясь Матье де Праму.
Признаюсь, проигрыши пять раз подряд немного охладили мой боевой пыл. Обиднее всего то, что когда я пыталась отыграться, всё равно проигрывала. Да уж, не могу ручаться, что от моей стряпни никто не отправится скоропостижно к праотцам. Готовить-то я не умею!
- Не расстраивайтесь вы так, донна Фьора. Главное не победа, а участие, - подбадривал меня Матье, по-дружески хлопая по плечу. – Зато сколько вам это пользы принесёт! Вот увидите, вы всех очень скоро поразите своими внезапно открывшимися талантами к кулинарии.
Матье не учёл только одного, в своём благородном желании приободрить меня, что мне его слова нисколько не доставляли облегчения.
С поникшим видом я сидела за столом, поставив на поверхность локти, обхватив руками голову, чуть иронично улыбаясь.
- Так-так, - услышали я и Матье знакомый голос, чуть насмешливый, но без издёвки. – Не успел я за порог выйти, как вы уже мою жену азартным играм учите, Матье де Прам? Не порядок, это никуда не годится, - прозвучала в его голосе наигранная строгость. Конечно, это был Филипп, мой муж.
- Ну, что, Фьора? Как игра? – спросил меня супруг с интересом.
- Первые три партии я выигрывала, но последние пять… - я покачала головой и хихикнула. – Мы с Матье играли на то, кто будет еду на всех в пути готовить. Конечно, этим кем-то оказалась я.
- Ничего, Фьора, - подбадривал меня теперь мой благоверный, поглаживая по голове, - бывает. Правильно делаешь, что не расстраиваешься по этому поводу. А на вашем месте, мой друг, - обратился Филипп уже к Матье, - я бы так не радовался тому, что Фьора проиграла пять раз подряд. Всё равно Фьора готовить не умеет. Да, родная? – рука Филиппа мягко опустилась на моё плечо, а я прижала его ладонь к своему лицу, согласно кивнув, подняв голову и глядя на него, счастливо улыбаясь.

[Fiora Beltrami]

На последнее замечание я ни капельки не обиделась. Да и как можно обижаться на правду, сказанную столь доброжелательно и с теплотой?
- Только запомни на будущее одно, Фьора, - в спокойном голосе Филиппа зазвенели лёгкие нотки властной строгости, - никаких азартных игр на деньги и имущество я не потерплю. Просто так – пожалуйста, играй, сколько угодно. Но только не ударяйся в мотовство. Надеюсь, мы с тобой пришли к пониманию?
- Да, конечно! – с огромной охотой выразила я своё согласие. – Как скажешь, никаких азартных игр на имущество и деньги!
- Вот и хорошо, - тонкие губы Филиппа тронула тёплая улыбка, - я рад, что больше этот вопрос не придётся поднимать. Без обид, Фьора.
- А я ни капельки не в обиде, честно! – искренне заверила я мужа, улыбаясь и глядя ему в глаза. – Просто тебя долго не было, мне и Матье стало немного скучно, и я сманила его сыграть в кости.
Какие-то пять секунд Филипп удивлённо смотрел на меня, не проронив ни звука, но потом засмеялся тёплым смехом, который ему плохо удавалось сдерживать.
- Фьора, умеешь ты удивить, - проговорил Филипп, делая глубокие вдохи, чтобы успокоиться. – Никогда бы не подумал, что тебе могут быть интересны азартные игры.
- Я и сама не знала…
- Кстати, Матье, раз вам проиграла пять раз подряд моя жена, то готовить на всех в пути мне.


Да, мой супруг и тут прав. Но, если он так не любит, когда играют на имущество и деньги, то я не доставлю ему такого огорчения. Всё сделаю, зависящее от меня, чтобы у моего мужа было больше поводов для гордости мной. Буду стараться вести себя так, чтобы Филиппу потом не приходилось за меня краснеть, потому что моя честь это и его честь тоже. Любая тень, касающаяся моего доброго имени, это тень и на его доброе имя тоже.
О, я всё сделаю, чтобы не уронить достоинство имени, которое отныне ношу!
К пониманию у меня и моего мужа получилось только что прийти. Надеюсь, что так будет часто. Тогда и семейная жизнь для нас обоих будет почти, что не омрачённой. Не бывает таких семей, где супруги, за все годы в браке, ни разу не повздорили. Иногда небольшие ссоры полезны для остроты.

*****
Втроём мы вышли из гостиницы и заехали в ближайшее селение, чтобы купить еды в дорогу: молоко, хлеб, сыр, мясо, зелень, соль и яблоки.
И снова в путь… Ещё бы до Генуи быстрее добраться, а уже оттуда отплыть на корабле.
Наверно, я полюблю Бургундию. Мне теперь там жить, как-никак. Да и мне уже нравится всё, связанное с Бургундией: кухня, вина, мода…
Да, я думаю, что смогу привыкнуть.

[Fiora Beltrami]

Глава 13. Кобра, пригретая на груди
POV. Франческо Бельтрами


Поиски Фьоры не дали никаких результатов. Никаких, словно мой ребёнок сквозь землю провалился, что не может не ввергать в отчаяние! Где она, что с ней, не попала ли в беду?...
С тех пор, как Фьора ушла в гости с Леонардой к Кьяре Альбицци, она не появлялась дома. Пришла только рыдающая Леонарда, поддерживаемая по обе стороны за локти юной Кьярой Альбицци и донной Коломбой, гувернанткой девушки.
Где, чёрт подери, Фьора может столько пропадать?!

Искали её везде, перевернули с ног на голову весь город.
Искали по всем церквям и соборам (даже в монастырях), у подруги Фьоры – Кьяры Альбицци. Смирив свою неприязнь к кузине, я посетил её, надеясь, что хоть Иеронима может знать, где Фьора, но успехом это не увенчалось. Иеронима Пацци сказала, что больше не видела Фьору после того, как подралась с ней в аптеке моего друга Ландуччи, и убежала оттуда.
Что, если её похитили и где-то насильно удерживают? Как же тогда с ней там обращаются?
Хочется верить, что человеческое достоинство Фьоры в таком случае не унижают. Дают ей нормальную еду и питьё, не покушаются на её здоровье с жизнью и честью, надеясь на более солидный выкуп за то, что с пленницей обращались достойным образом.
Если бы сейчас мне прислали требование о выкупе в обмен на жизнь и здоровье Фьоры, я бы только был счастлив. Пусть просят любую цену, только бы с моей дочерью, самой главной ценностью, коей я дорожу, было всё в порядке!
Но требований мне никаких не приходило, что удручало. Будь дело в похищении с целью выкупа, можно было бы заплатить злоумышленникам требуемую ими сумму, тогда Фьора уже сейчас была бы дома со мной и Леонардой, которая места себе не находит, терзаясь неведением о судьбе своей горячо любимой воспитанницы!
************
Сердце невольно сжималось от хлипкого ужаса, стоило мне представить прямо противоположную первой, вторую картину…
Фьора - мой единственный ребёнок, самое ценное, что у меня есть…
Ненависть туманила разум и терзала душу, стоило мне только представить себе мою дочь, дрожащую от зимних холодов в сыром и тёмном подвале, испуганно вжимающуюся в угол и оглядывающую свою тюрьму затравленным взглядом…
Фьора, которой касаются чьи-то грязные похотливые руки!..

Фьора, которую я воспитывал с самых первых дней её жизни. Единственное напоминание о Мари де Бревай, которую я мог бы полюбить, не оборви казнь её жизни и жизни её брата!
Фьора, добрая и милая девушка с чёрными косами и огромными наивными серыми глазами… Моё дитя, в которое вложено столько тепла, заботы и любви, ласки. Стоило мне вспомнить о том, как Фьора росла, так невольно улыбка трогала губы. Это была девочка лишь с виду. Ни минуты не сидела на месте, везде хотела успеть, везде умудрялась вляпаться в неприятности по самую макушку.
Огромных трудов стоило заставить её непрерывно заниматься в классной комнате теми дисциплинами, которые положено знать девочке из уважаемой семьи. Фьора не отличалась прилежанием, но училась прекрасно, только бы её оставили в покое, разрешив жить своими скромными детскими радостями.
За ней глаз да глаз был нужен. Отвлечёшься на пять-десять минут или выйдешь из комнаты, а Фьора уже по крышам соседних дворцов лазает, одетая подобно мальчишке-оборванцу. Часто её можно было найти, если идти к реке Арно.
Не доходя и десяти шагов, не составляло труда отличить одну очень шумную и задорную черноволосую девочку среди стайки остальных ребят.
Да, Фьора без зазнайства и высокомерия общалась даже с детьми небогатых, а то и бедных, родителей. Умела она завлечь и повести за собой. Вот, даже Кьяру Альбицци и Хатун ей удавалось сманивать к мосту - в речку оттуда нырять.
В шесть лет вообще детский крестовый поход устроила, взяв под свои знамёна-простыни с нарисованными красными крестами тех же Кьяру с Хатун и Луку Торнабуони, только потом к ним присоединились и другие дети.
Как же хорошо, что отряд моего чертёнка не пропустили за ворота города караульные!
Фьора всю вину за организацию проделки взяла на себя, сказав, что ответственность всегда несёт лишь тот, кто виноват, и нет смысла наказывать других за тот проступок, который они совершили под её влиянием.
Мне потом ещё пришлось защищать Фьору от разгневанной и страшно встревоженной донны Леонарды, всё же успевшей надрать Фьоре уши.
Меня удивило в первую очередь то, что Фьора даже и не думала плакать, а уж тем более не жаловалась на то, что её наказали!
Постоянные напоминания о том, что Фьора – девочка, поэтому не должна вести себя подобным образом, ни к чему не приводили.
Фьора как приходила в детстве домой с подранными локтями и коленями, с поцарапанными где-то снова руками и вся в пыли, а если купалась в речке, то и мокрая с ног до головы, так и продолжала.
Несмотря на женственность и полученное воспитание, Фьора всё равно в душе останется сущим мальчишкой в девичьем обличии.

[Fiora Beltrami]

*********
Что, если моя дочь стала жертвой вербовщиков и они уже продали Фьору в бордель, пока по всему городу шли её поиски? Или за границу?...
А если Фьоры уже и в живых-то нет? Если она лежит в какой-нибудь канаве с перерезанным горлом после пережитых издевательств перед гибелью?

Запрещая себе даже думать об этом, я всё равно не терял надежды найти дочь. Не могла же она просто испариться!
Да и мой интендант Марино Бетти куда-то пропал и до сих пор не объявился. Может быть, он тоже принимает участие в поисках Фьоры, как и мои друзья, отзывчивые добровольцы из народа вместе с солдатами гвардии Лоренцо Великолепного?

На всякий случай послали гонца в Мугелло к кормилице Фьоры Жанетте. Кто знает, вдруг Фьора решила её навестить?
По городу распространялись самые разные сведения. Кто-то видел девушку, похожую на Фьору, в Дуомо или на паперти, выбегающей сломя голову из аптеки или одиноко бредущей по кварталу Санто-Спирито, известному своей жуткой репутацией.
Я строил в голове догадки, одна другой страшнее.
Захлёбывалась слезами Леонарда, которую даже не успокаивали настойки валерьянки, приготовленные Хатун, державшейся из последних сил, чтобы не поддаться горю, как и пожилая дама.
То, что обыскали все бордели, какие только были во Флоренции, тоже результатов не дало. Там даже в помине не было черноволосой юной девушки с серыми глазами, как описывали Фьору.

Эта новость всё же обрадовала всех. Радоваться можно было хотя бы тому, что Фьору не нашли ни в одной канаве с перерезанным горлом, в каком-нибудь борделе, таверне или доках. Всё лучше, чем если бы обнаружили труп Фьоры.
Остаётся надеяться, что она, если не убита и не в борделе, у своей кормилицы Жанетты.

************
Не изменилось ничего и на следующий день. Не помогло даже то, что обыскали каюты и трюмы всех кораблей. Вернувшийся из Мугелло гонец сказал, что Фьора там не появлялась, никто её в тех местах не видел. Домой она тоже не вернулась…
Как бы мне ни было плохо, я старался не подавать вида, сохранять присутствие духа. Хотя бы ради того, чтобы своим видом придать уверенности подавленно молчаливым Хатун и Леонарде, чьи глаза не просыхали от слёз, а тёмные круги под ними являли собой свидетельство бессонной ночи, которую юная татарка и пожилая дама просидели у окна, высматривая Фьору, так и не явившуюся домой.
Как и они, я тоже не спал всю ночь, надеясь на скорое возвращение Фьоры.
Лишь в обед какой-то молодой человек, по виду церковный служащий, передал для меня письмо в конверте. Сказал, что от моей дочери, и ушёл, вежливо попрощавшись.
С трудом мне удалось унять волнение, пока распечатывал этот конверт.

Дрожащими руками я достал послание и развернул его, сразу узнав почерк Фьоры, принявшись читать при свете солнечных лучей, бьющих в окно, в своём рабочем кабинете:

«Здравствуй, мой дорогой отец! Пишет тебе твоя дочь, Фьора, которая больше не достойна таковой быть. Я хочу, прежде всего, искренне заверить тебя в том, что у меня всё хорошо, я невредима, жива и здорова. Если ты сейчас читаешь это письмо, значит, меня уже давно нет во Флоренции. Искать меня бессмысленно. Прости меня, отец, умоляю! Прости, если найдёшь в себе силы, конечно! Я люблю тебя, Леонарду, Кьяру и Хатун, вы мне все очень дороги, но я не могу изменять себе и хоронить свою давнюю мечту... И я буду всеми силами стремиться к её достижению, я положу на это всю свою жизнь… Прости меня, но я больше так жить не могу! Я понимаю, что поступила дурно, но моя истинная страсть сильнее меня… Я всю жизнь мечтала быть бродячей актрисой…»

[Fiora Beltrami]

И подпись: «Твоя беспутная, но всё же любящая тебя дочь, Фьора-Мария Бельтрами…»
Казалось, каждая строка письма бьёт наотмашь по щеке, впивается калёным железом в душу. Всё равно, что получить ножом в спину…
Верить прочитанному не хотелось.
Фьора, моя единственная дочь, которую я все эти годы холил и лелеял, потакал её прихотям, дал ей всё…
Всё, что было нужно, чтобы быть счастливой. Фьору любили, бесконечно баловали. Я всю жизнь свою посвятил ей, забыв о себе самом!
Неужели я был плохим отцом для своей дочери? Чего не хватало ей? Украшения, наряды, обувь и косметика? Всё это было у неё в изобилии. Всестороннее развитие? Для Фьоры я нанимал великолепных учителей.
Никогда не обделял её своим вниманием, голоса не повышал, не то что поднимать на неё руку…

Подумать только, я же всю жизнь свою посвятил тому, чтобы вырастить Фьору счастливым ребёнком, чтобы у неё было всё, чего только можно пожелать. Я хотел, чтобы Фьора росла в любви и достатке, чтобы не ощущала своего сиротства…
А толку? Толку от того, что ради Фьоры я пожертвовал семнадцатью годами жизни? Не устроил свою собственную жизнь, только чтобы Фьора не чувствовала себя ущемлённой?..
Я потому и не женился, поскольку опасался, что новоиспечённая супруга окажется жестокой и корыстолюбивой женщиной, как моя кузина Иеронима, и не даст житья моей дочери. Да, кстати, Иеронима тоже предпринимала попытки склонить меня к мысли о помолвке, только я умело притворялся слепо-глухо-немым. У меня был неосознанный страх, что моя абстрактная жена станет дурно обращаться с чужим ей ребёнком, всячески обижая и унижая – словом или действием. Почему-то я не питал иллюзий, что эта женщина, которая бы вполне могла быть моей женой, будет с теплотой относиться к падчерице. Поэтому я и оставался до сих пор холостым, в свои сорок семь лет.

А толку, что эти семнадцать лет я самозабвенно посвятил своей дочери, оказавшейся неблагодарной гадюкой, которую я сам же и пригрел на груди, и ужалившей меня, когда меньше всего я ожидал этого от неё?
Фьора, моя единственная и любимая дочь, воспитываемая мною, как принцесса… Добрая, светлая, искренняя и чистая.
На самом деле вероломная и лживая легкомысленная тварь, опозорившая свою семью, поправшая всякие понятия о чести, пополнив ряды бродячих актрис…

Быть может, в воспитании Фьоры было допущено множество упущений? Может, не стоило мне воспитывать из дочери с пелёнок бессердечную и беспринципную маленькую дрянь, которая покинула родительский дом и подалась в бродячие актрисы?!
Моя дочь – и бродячая актриса! Это равносильно тому, если бы Фьора сейчас заявилась ко мне в кабинет и сказала, что решила уйти проституткой в бордель работать! Какая разница, если суть одна?
Мой ребёнок, которому я на золотом блюде преподнёс многое, мне практически в лицо плюнул, растоптал меня и опозорил, уничтожил, смешал с грязью славную фамилию Бельтрами! Прекрасно, моя дочь подалась в бродячие актрисы, считай, публичные женщины…
- Господи, для этого я в неё столько вкладывал? – спрашивал я самого себя. – Для чего я столько лет растил её?.. Чтобы Фьора в шлюхи подалась?! Ни за какие коврижки не приму её обратно, пусть хоть она околевает у порога на моих глазах – я и не дрогну!
Не в силах побороть душивший меня гнев, я решил попытаться утопить его в бутылке коллекционного анжуйского вина, не особо заботясь о том, что при мне нет бокала – и так сойдёт, с горла. Но после того как я до половины опустошил бутылку, мне нисколько не полегчало. Перед глазами была моя дочь, пишущая это чёртово письмо!
- Сеньор Бельтрами, - Леонарда приоткрыла дверь и нерешительно переступила порог. – Кто был тот человек? Он знает что-нибудь о Фьоре? – спросила пожилая женщина дрогнувшим голосом, потускневшим от рыданий. – Прошу вас, не молчите… Мне это неведение душу рвёт!

Дорогая Леонарда, как же я вам завидую!
Почему-то слова экономки вызвали у меня приступы безумного смеха. Бедная гувернантка смотрела на меня, как смотрят на душевнобольных.
- Вам это неведение душу рвёт, да, донна Леонарда? – обратился я к ней, еле справляясь со своим смехом. – Вам разрывает сердце то, что Фьора до сих пор не нашлась? Да пусть эта потаскушка малолетняя в аду сгорит, ненавижу её! Она предала нас всех, бросила ради карьеры бродячей актрисы, то есть шлюхи! Она всю семью свою опозорила!
- Сеньор Бельтрами, - проговорила побледневшая Леонарда, - я понимаю, вас ослепило горе…
- Горе меня ослепило, да? Ничего вы не понимаете, донна Леонарда, ничего! Нет у меня больше дочери! Я отрекаюсь от неё, слышите? Я проклинаю её, не видать ей наследства после всего, что она сделала! Вот, прочитайте!

Гневно я отбросил от себя письмо Фьоры в сторону, словно это была ядовитая змея.

Взяв дрожащими руками письмо, Леонарда несколько раз бегло проглядела текст глазами, не веря всему написанному.
Ничего не понимая, Леонарда отложила письмо и смотрела на меня в упор своими голубыми глазами, до сих пор не желая верить в то, что она только прочитала.
- Леонарда, что в словах «бродячая актриса» вам непонятно? Фьора из дома ушла, в проститутки добровольно записалась практически… И давно покинула город, просила не искать её… Да пусть к дьяволу катится эта неблагодарная маленькая дрянь! И не вздумайте пускать её на порог, если она вдруг заявится, донна Леонарда. Эта шлюха мне больше не дочь!

Леонарда, будучи напуганной таким моим поведением, поспешила уйти из моего кабинета. А я остался, предоставленный горю, одиночеству, смятению и бессильной ярости, в компании лишь анжуйского вина...

[Fiora Beltrami]

Глава 13(2). Когда обуревают гнев и обида
POV. Хатун


С того самого злополучного дня, когда моя хозяйка сбежала из дома, чтобы посвятить себя карьере бродячей актрисы, прошли две недели, тянувшиеся подобно двумя векам.
Первые дни сеньор Бельтрами сидел закрывшись в своём кабинете, впуская к себе только меня или донну Леонарду, для которой как и для меня, великолепный дворец на берегу реки словно опустел, превратившись лишь в изысканный склеп, лишённый моей любимой и доброй госпожи, которая была душой этого места – теперь унылого и безрадостного.

Хоть сер Франческо и донна Леонарда считали, что донна Фьора ушла из семьи ради мечты стать уличной артисткой, я с огромным трудом верила в это или, даже правильнее сказать, эта версия исчезновения юной синьорины не казалась мне достойной доверия. Сколько я знаю свою хозяйку, она никогда не была пустоголовой и бессердечной, не могла она сама написать такое письмо, зная, что этим причинит боль своим близким и отвратит от себя родного отца!
Первые три дня сеньор Бельтрами сидел, закрывшись, в своём кабинете и пил анжуйское. Да, беспрерывно топил горе от разлуки с дочерью, сбежавшей из дома. Я узнала об этом, случайно встретив выходившую из кабинета донну Леонарду, выносящую пять бутылок.
Такой человек как Франческо Бельтрами, несмотря на честность перед самим собой и другими, себе же и боялся признаться, что, несмотря на питаемый к моей хозяйке гнев, тоскует о ней.

Бурные проявления обиды и ярости у мессера Франческо, порой проявляющиеся в битье посуды или фарфоровых статуэток, иногда сменялись апатией и холодным безразличием ко всему. И так было целую неделю, благо сеньор Бельтрами взял себя в руки, уйдя с головой в дела, чтобы заглушить боль от осознания того, что собственное дитя покинуло его ради достижения какой-то призрачной, давней мечты.
Но стоит ли мечта тех страданий, которые переносят донна Леонарда и сеньор Бельтрами? Что же это за мечта такая, ради достижения которой моя хозяйка обрекла на страшные душевные муки преданно любящих её людей: своего отца и гувернантку, лучшую подругу Кьяру Альбицци и меня, тоже не чающей в ней души?
«За что хозяйка так с нами? Почему именно нами она пожертвовала во имя своей так называемой мечты?» - Самые частые вопросы, которые я задавала себе, слыша каждый раз, проходя мимо комнаты донны Леонарды, читающей молитвы дрожащим от слёз голосом. С ощущением совершенной пустоты в груди я до боли прикусывала губу, чтобы удержать непрошенные слезы, сами собой выступающие на глазах, при виде терзающейся пожилой дамы.
Я старалась не плакать, стоило мне подумать о своей доброй и милой хозяйке, которая всегда обращалась со мной как с младшей сестрёнкой, только бы не усугублять своим видом горе донны Леонарды, и без того переживающей самые чёрные дни её жизни.
Благородная женщина буквально разрывалась между сером Франческо и его дочерью, которой она посвятила семнадцать лет жизни и заменила мать, как и отец донны Фьоры. Почтенная экономка любила и уважала сеньора Бельтрами, от которого осталась лишь тень жизнелюбивого и бодрого негоцианта.
Но ей всё равно было не понять, - равно как и мне, - как может мессер Франческо с таким равнодушием относиться к судьбе своего ребёнка, велевшего сжечь во внутреннем дворе палаццо Бельтрами портреты Фьоры и завесить чёрным все зеркала в доме, как было положено делать всегда, когда в доме кто-то умирал.
Сеньор Бельтрами избегал в разговорах затрагивать темы, которые так или иначе могли коснуться его сбежавшей дочери.
Те же, кто всё же осмеливались расспрашивать его о моей хозяйке, часто слышали такой резкий ответ:
- Больше не произносите, ради всего святого, имени этой дряни в этих стенах! Эта шлюха, сбежавшая из родного дома ради карьеры бродячей актрисы, не дочь мне отныне! Я отрёкся от неё, проклял! Даже на порог не пущу, если ей всё же хватит бесстыдства вернуться!

От этих жестоких слов всегда бросало в холод меня и донну Леонарду. Боже, да ведь сеньор Бельтрами ненавидит свою дочь! Иначе как можно объяснить то, что сеньор Бельтрами отныне одевался в чёрные траурные одежды и на десятый день он велел отслужить заупокойные мессы по моей хозяйке чуть ли не во всех соборах и монастырях с церквями нашей родной Флоренции!
Подобные поступки приводили гувернантку донны Фьоры, меня и всех в ужас. Лишь эта мерзкая и злобная Иеронима Пацци сияла тёмным торжеством. Ещё бы, этакое богатство светит ей и юному сеньору Пьетро Пацци, раз уж мессер Бельтрами лишил наследства свою дочь.

- Дорогой друг, - обратился тогда на улице, у входа в Дуомо, Лоренцо Медичи к мессеру Франческо, куда я его сопровождала, как и он, желая помолиться – но за благополучие той, кого любила как старшую сестру. - Я беспокоюсь из-за того, как вы ведёте себя после побега Фьоры из дома. Её поступок нельзя назвать достойным, он бросает тень на вашу славную фамилию, и мне вполне понятно, почему вы ненавидите свою дочь столь же сильно, как когда-то безмерно любили… Но не кажется ли вам, что служить заупокойные мессы по живому человеку – перебор?
- Сеньор Лоренцо, я не могу это выносить, не могу, слишком мучительно! – воскликнул в сердцах сеньор Бельтрами, обхватив виски и качая головой из стороны в сторону.
Всегда невозмутимое лицо морально уничтоженного человека исказило страдание, словно незримый палач пытал его в застенках, только мрачными застенками для сеньора Бельтрами оказалась его собственная душа.
– Мне легче считать свою дочь мёртвой, чем постоянно думать о том, что она добровольно избрала стезю бродячей актрисы - считайте потаскухи! Даже не надейтесь смягчить меня к этой негодной девке, сеньор Лоренцо, - резко добавил негоциант, заметив, что Лоренцо Медичи поднял вверх указательный палец и открыл рот, собираясь что-то сказать, но слова так и застряли комом в горле. – Она умерла для меня. Может и была у меня когда-то дочь, которую я растил с первых дней её жизни – добрая, искренняя, чистая и непорочная, нежная и прекрасная… - на мгновение горькая улыбка, с затаённым родительским обожанием, тронула губы сеньора Бельтрами. – Но эта подлая и неблагодарная тварь не может быть той Фьорой Бельтрами, которую я люблю, не может быть моей дочерью… Та Фьора – благонравная и честная девушка. Её нынешнее жалкое подобие, которое я знать не хочу, и лишь по ужасному недоразумению зовущееся Фьорой Бельтрами, не мой ребёнок. Так что оставьте мне это утешение, как считать её мёртвой, сеньор Лоренцо! Уж лучше мне оплакивать Фьору, чем возненавидеть окончательно!

Решительным шагом мессер Франческо, за которым я еле поспевала, направился домой, оставив Лоренцо Медичи в полном немом потрясении лишь смотреть ему вслед.

Заказываемые в монастырях, церквях и соборах мессы за упокой души, - надеюсь, живой и невредимой, - Фьоры приносили её безутешному отцу, скрывающему горе и безысходное отчаяние за маской гнева, лишь временное облегчение.
Потолки и стены палаццо Бельтрами словно стали давящими на всех его обитателей могильными плитами, и если бы не поддерживающие здесь порядок слуги с охраняющей его многочисленной челядью, можно было подумать, что жизнь покинула это место.
Находиться во дворце было пыткой не только для донны Леонарды, с особым трепетом следящей за порядком в комнате Фьоры и в её вещах, но и для меня. Это запустение хлипкими щупальцами сжимало сердце, оставляя после себя лишь холод, всасывающийся в кровь и бегущий по венам.

[Fiora Beltrami]

С тех пор, как моя хозяйка покинула нас, здесь словно всё умерло и ход времени застыл на месте!
Лишь с донной Леонардой я могла поделиться тем, что меня разъедает изнутри, закрывшись в её комнате, где никто бы не помешал нам предаваться общей скорби и молиться за мою госпожу.
И с юной Кьярой Альбицци, лучшей подругой донны Фьоры. Кьяра и донна Коломба не говорили ни слова осуждения в адрес сбежавшей девушки, не напоминали донне Леонарде лишний раз о том, что жжёт ей душу сильнее огня и не порицали мою госпожу за её поступок. Не меньше донны Леонарды Кьяра и Коломба тосковали о той, которая сейчас была далеко от нас.
- Не верю я, хоть убейте вы меня все на этом самом месте, что Фьора могла так поступить – уйти в бродячие актрисы! – горячо воскликнула синьорина Альбицци, когда мы как обычно сидели в гостиной и без особого аппетита ели засахаренные сливы, которые донна Коломба была большая мастерица готовить. – Наверняка, случилось нечто серьёзное, что вынудило Фьору бежать из города, может она попала в беду и не хотела её навлекать на дорогих людей – на отца и вас, донна Леонарда! Я знаю Фьору с самого детства, она не могла уйти в бродячие актрисы… Скорее всего, избрала это самой удобной отговоркой, чтобы её не искали…
- Донна Кьяра, мне бы очень хотелось верить в это, но я своими глазами видела это письмо Фьоры, - проронила бесцветным голосом, лишённым былой эмоциональности, донна Леонарда. – Но я очень благодарна вам и вашей воспитательнице донне Коломбе, что вы поддерживаете меня.
- Разве есть у нас право поступать иначе? – Коломба мягко положила свою большую пухлую руку на плечо Леонарды. – Ведь наши воспитанницы дружат с самого детства и мне с Кьярой вы не чужие люди…
- Спасибо за всё, спасибо, - шептала дрожащим от слёз голосом Леонарда, обнимая Коломбу, а я, чтобы не заплакать, глядя на донну Леонарду, принялась разглядывать обстановку комнаты, а то и вообще устремляла взор в одну точку.
Но слёзы злого бессилия от невозможности что-то изменить, нет-нет, да и выступят на глазах, стекая по щекам, как бы я ни пыталась себя сдерживать.
А смысл держать это в себе, если всё равно у меня выдержки не хватает?..

*****************
Но на тринадцатый день случилось такое, после чего я, наверно, никогда в себя не смогу прийти окончательно. Я не знаю, что нашло на сеньора Бельтрами, но меня не на шутку испугало то, что он даровал мне освобождение и официально удочерил, чем вверг в состояние глубочайшего потрясения приоров Сеньории. Да что там приоры – вся Флоренция была огорошена этим поступком!
Разве слушал сеньор Бельтрами кого-нибудь, кто отговаривал его от этой безумной затеи: своих друзей, донну Леонарду и сеньора Лоренцо, Кьяру Альбицци, донну Коломбу, меня? Хотя с какой радости сеньор Франческо должен был слушать ту, кто была на тот момент рабыней?
Апофеозом всего этого, казалось бы, не прекращающегося безумия стало то, что меня выдали замуж...
Даже не посчитавшись с тем, хочется ли мне этого, как и тогда, когда мне против воли дали фамилию Бельтрами, которую носит моя любимая хозяйка, пусть отец и отрекается от неё!
Как я узнала от сеньора Бельтрами, который вызвал меня в кабинет, где сидел в компании молодого и привлекательного мужчины, - мне как-то довелось увидеть его в лавке Бистиччи, - он решил лично устроить самым лучшим образом мою судьбу, выдав замуж за Себастьяно Долчи, молодого и подающего большие надежды врача из Рима - того самого молодого человека, который был с ним в кабинете.
Мысль, что поражённый горем негоциант решил таким способом отделаться от меня как от навязчивого напоминания о его дочери, обожгла меня точно кипятком.
Но, немного поразмыслив, - каких-то две минуты, - я не стала противиться решению сеньора Франческо, и отдала свою руку Себастьяно, обвенчавшись с ним этим же днём в Сан-Лоренцо, став Доктровеей Долчи.
Ничто в моём странном муже не выдавало человека жестокого и бессердечного. Глаза у него добрые и улыбка приятная.
Быть может, если мне удастся установить со своим мужем доверительные отношения, то смогу добиться от него помощи в поисках моей хозяйки! О, если Себастьяно будет помогать мне в поисках донны Фьоры, я буду обожать его безмерно до конца своих дней, всё тепло и заботу ему отдам, только бы он не отказал мне в помощи, которая так мне нужна...
Вместе с Себастьяно я и покинула Флоренцию, держа путь в Рим...

[Fiora Beltrami]

Часть третья. Глава 14. Дижон (1)
POV. Фьора

Дижон, площадь Моримон, 1475 год.



Сцепив пальцы рук с такой силой, что суставы побелели, я, не мигая, смотрела на эшафот.
Словно желая испепелить взглядом старинное сооружение из камня и дерева, я пристально рассматривала его во всех деталях.
С эшафота был снят его чёрный уродливый покров из сукна, который набрасывали в дни казни важных персон, и теперь ничто не скрывало его каркаса из маленьких балок и обшарпанных досок, потемневших от въевшейся в них крови. Её следы, образовавшиеся от соприкосновения с раскалённым железом и кипящим маслом, уже ничем нельзя было смыть… Если и есть воплощение человеческой жестокости, это эшафот…

Мой взор часто приковывали ящики под настилом, куда палач складывал свои рабочие инструменты, а также большой котёл, в котором варили фальшивомонетчиков… живьём…
Одна мысль, что испытывают во время этого мерзкого действа приговорённые люди, невольно заставляла меня вздрагивать от ужаса.
Неистовое пламя бессильной ярости, отвращения, ненависти и ужаса полыхало в душе при одном только взгляде на эту чудовищную машину для казней, оборвавшей столько человеческих жизней. Взять бы в руки зажжённый факел и спалить к чёрту эту мерзость, которая погубила столько людей!
Здесь сложили свои головы как виновные, так и невинные, всего лишь ставшие жертвами судебной ошибки или намеренного ложного обвинения.
Но даже тогда, когда казнят настоящих преступников, это выглядит как акт того, что общество борется с пороками, которое само же и порождает…

И всё-таки этот старый эшафот, носящий на себе следы времени и ударов меча и с кровью, притягивал меня с какой-то неведомой гипнотической силой, и я сама не понимала, почему, не могла избавиться от этого ощущения, как бы ни старалась.
Снова мой разум воссоздавал вновь и вновь ту ужасную сцену из моих снов, мучивших меня дома и всю дорогу до Бургундии.

А наверху стояли виселица и колесо у самого подножия огромного креста – последнего знака милосердия, плаха из шершавого дерева и почерневшего от следов ударов и меча.
Этот эшафот дижонского судебного округа казался мне истинной картиной ада.
У меня было такое ощущение дежавю, что я когда-то уже была здесь, смотрела на это сооружение, словно сама всходила на этот эшафот...
И никак от этого ощущения не избавиться, будто нависло оно надо мной какой-то зловещей тенью…

Иногда у меня создавалось ощущение, что эта зловещая тень накрыла меня ещё с первого дня моей жизни и продолжает тяготеть, по сей день.
Тётка Иеронима, которая спала с Марино Бетти, чтобы выведать ценную информацию обо мне и моём отце. Марино и некий Антонио, напавшие на меня в одном из тёмных переулков квартала Санто-Спирито, явно не намеревающиеся отпускать меня просто так.
Неосторожное убийство мною моего же крёстного, а потом совместное закапывание трупа с Филиппом, ставшим моим мужем, и его другом-оруженосцем Матье де Прамом…
Да уж, в бредовом сне такое не приснится. Как романтично – рыцарь, помогающий прекрасной даме закапывать труп убитого ею (её же) крёстного!
Мне даже интересно, если у нас с Филиппом когда-нибудь появятся дети, и они захотят узнать, как папа сделал маме предложение руки и сердца, что мы им отвечать-то будем?


«Знаете, детишки, а мы тут с папой на досуге труп один закапывали…
Мне надо было избавиться от тела крёстного, который хотел меня в переулке тёмном обесчестить, а папа ему помешал. Ну, а потом и пожениться мне предложил, и уехать с ним в Бургундию, дабы не возникло у меня проблем с законом. С тех пор и живём вместе».

[Fiora Beltrami]

Мадонна всемилостивая, мне уже очень жаль этих абстрактных детей…
Какое у них будет детство с такой матерью, как я? О себе не могу почти толком позаботиться, раз какой-то злой рок преследует меня…
Подумать только, пять недель назад!..
Пять недель, как убит мною Марино Бетти, как я вышла замуж и покинула Флоренцию. Пять недель, с тех пор, как я покинула родной город, точно изгнанница, и, возможно, навлекла на себя гнев своего отца, написав ему то чёртово письмо, где сообщила, что хочу быть бродячей актрисой.
Папа будет даже прав, если отречётся от меня и лишит наследства. А уж то, как он им распорядится, для меня не принципиально, пусть хоть всё приюту для бедных и подкидышей жертвует! Я сама этого хотела, так что нечего жаловаться.
Разве что на себя и себе же самой…
Что я за такое недоразумение, ростом метр шестьдесят? Может быть, я всем только и делаю, что приношу несчастья? Может меня вообще с рождения кто-то проклял?..

Мало ли, вдруг я ношу в своих жилах проклятую кровь, как пишут в некоторых книгах? Если учесть, что я это я, то всё может быть. Я ведь Фьора Бельтрами, теперь графиня де Селонже. Пора бы привыкнуть, что у меня никогда не может быть всё так, как у нормальных людей.

Вот, даже Филипп скоро такими темпами со мной ненормальным станет или поседеет преждевременно.
Я же ему вечно не давала спокойно высыпаться по ночам в нашей каюте, когда мы плыли из Генуи в Марсель. Ну а как мне быть, когда каждую ночь снится одно и то же с завидным постоянством? Когда ты снова видишь во сне события, случившиеся тринадцатого декабря 1457 года? Почему это всё снится именно мне?
Почему именно мне во сне мерещатся какие-то молодые люди, брюнет и блондинка с серыми глазами, очень похожие друг на друга, как две капли воды, не считая цвета волос? И о какой мести, которую я должна свершить, они всё время говорят?

Порой мне хотелось своими руками придушить Филиппа или забить его подушкой до одурения. За что? За что, спрашивается? Да за всё хорошее! Он ведь знает причину этих видений, я по его глазам могу это прочитать, но молчит, ка пойманный разведчик, на допросе! Как будто воды в рот набрал, стоит мне только задать ему вопрос, кто такие Жан и Мари де Бревай, Рено дю Амель, Арни Синяр. Как с ними связаны покойный герцог Филипп Бургундский и ныне правящий герцог Карл, граф де Шароле, которому служит мой супруг?
И всё, стоит мне об этом заикнуться, из Филиппа и слова не вытащить, хоть клещами вытягивай!
Сидит весь бледный, точно полотно, упираясь локтем в стол, и подпирая рукой голову, шепча:
- Фьора, пожалуйста, не поднимай больше эту тему… Молчи, прошу тебя, молчи о своих снах… Не ищи на свою голову новых проблем!

Вот как мне после этого не злиться на него? Как можно утаивать от меня то, до чего я когда-нибудь сама дознаюсь? Так, надо бы Филиппа как-то разговорить, чтобы всё интересующее меня выведать. Можно попробовать это сделать, когда остановимся у некой мадам Симоны де Морель-Совгрен.
Хотя лучше мой план по выведыванию у Филиппа правды отложить до приезда в Селонже, а то он меня заподозрит в моих намерениях…
Конечно, ему легко говорить, что это всего лишь идеи для моей будущей книги, которую я когда-нибудь напишу, рано или поздно!
- Не переживай ты так, Фьора, - сказал мне однажды муж, когда я, облокотившись о борт корабля, закутанная в плащ с головы до ног, дышала свежим воздухом, подставляя лицо солёным морским брызгам. – Это на тебя так действует смена обстановки, нервное напряжение и вдохновение.
Да, чёрт подери, вдохновение, как же! А одни и те же люди, требующие от меня мщения какому-то Рено дю Амелю, тоже мне под вдохновением являются?
Филиппу легко говорить – его этот пьяный бред на трезвую голову благополучно обходит стороной! А мне что прикажете делать? Беззаботно напевать сонеты Петрарки и Алигьери, цитировать по памяти (в уме) отрывки из трудов философа Леонардо Бруни? На голове постоять для того, чтобы от всего этого отвлечься?
Филиппа бы поставить на моё место – уж я бы с удовольствием посмотрела на то, как он будет себя чувствовать в аналогичной ситуации!

[Fiora Beltrami]

Видение - Flashback
***************

Снова моё воображение рисовало мне картины из моего сна. Тринадцатое декабря 1457 года. Именно здесь, на этой площади, столпилось много людей всех сословий и возрастов. Они собрались на площади Моримон ранним зимним утром, пусть и на улице стояла сильная стужа, сковавшая льдом сточные канавы, а на крышах домов лежал недавно выпавший снег.

Торговые лавочки закрылись. Поток людей двигался в том направлении, откуда доносился колокольный звон.
Скорбный перезвон колоколов был слышен даже за несколько улиц…
… В двухколёсной тележке везли осуждённых на казнь, юношу и девушку, одетых в серые, как и затянутое свинцовыми тучами небо над ними, одежды. Молодой человек и девушка были так поразительно похожи, как поразительна была их необычайная красота. Юноше на вид около двадцати лет, а его спутнице семнадцать или восемнадцать.
С необыкновенное твёрдостью они смотрели на высокий эшафот, обтянутый чёрным сукном, где их ждал палач и его помощники

Молодые люди были похожи друг на друга лицом, как одна капля воды похожа на другую.
Единственное различие было в цвете волос: он – брюнет, она – блондинка.
Бархатные одежды их расшиты золотом. Юноша был с непокрытой головой, а на ней был эннен* с короткими кружевами, придававшей девушке сходство с идущей к алтарю невестой.
Их не заковывали в цепи, и молодые люди держались за руки.
Они совсем не походили на двух приговорённых к смертной казни; казалось, они недалеки от вкушения триумфа.
Стоящий за ними пожилой священник, глядя на их соединённые руки, не мог удержать слёз, стекающим по его щекам, покрытых сетью морщин.
- Пощады! Пощады их молодости! – доносились со всех сторон многочисленные голоса, перерастающие в сумбурный гомон.
- Пощады не будет! Монсеньор герцог приговорил их к смерти, – прокричал сидящий на лошади прево, который сопровождал приговорённых.

Толпа возмущённо загудела. Некоторые люди бросались к эшафоту, чтобы вырвать из рук палача молодых людей. Но брань стихла, установилась подавленная тишина.
Молодая девушка бесстрашно взошла на эшафот к ожидающему её палачу, грациозно подняв длинную юбку и вежливо отказавшись от предложенной помощи исполнителя, чья рука едва заметно дрожала.
Стоя на возвышении, девушка глубоко вздохнула, перекрестилась и бросила последний взор на небо, затянутое серыми тучами, сквозь которые пытался пробиться лучик солнца. Приговорённая улыбнулась толпе и распустила свои чудесные светлые волосы.
Встав на колени, она раздвинула свои светлые и блестящие локоны, отливающие золотом, и положила хрупкую шею на грубую доску.
Внизу священник отцовским жестом притянул и спрятал у себя на плече лицо молодого человека. Толпа затаила дыхание…
Блестящая сталь топора, поднятого обеими руками палача, оборвала нить её недолгой жизни. Всё было кончено. Прислужники палача торопились освободить место молодому человеку, которого тоже приговорили.
Настала его очередь…
Вырвавшись из объятий священника, молодой человек стремительно взошёл на эшафот, поднял с досок белокурую голову девушки, и, поцеловав её, склонил голову на плахе, проговорив без тени страха:
- Поторопись, палач! Я спешу к ней…
- Не волнуйтесь, за мной дело не станет!
Ещё один взмах орудием казни…
Голова молодого человека упала рядом с головой девушки…
Поскольку смотреть больше было не на что, народ постепенно расходился по прилегающим улицам, храня подавленное молчание. Трагичный похоронный перезвон колоколов прекратился…


Flashback – окончание.

******************

*Эннен – средневековый женский головной убор, имеющий форму усечённого конуса на картонной или проволочной основе. Поверх каркаса натягивали ткань. Дополнением к убору были прозрачные вуали.

[Fiora Beltrami]

Глава 14. Дижон(2). POV. Фьора.
Дижон (столица Бургундии),
площадь Моримон, 1475 год.




- Фьора, долго ты там ещё стоять будешь, как пригвождённая? – окликнул меня Филипп, а я резко повернулась к источнику звука, вырванная из состояния тягостного забытья, неожиданным вопросом.
Не проронив в ответ и слова, я сошла с эшафота, подошла к своей лошади Марсии коричневой масти и забралась в седло.
- Чем же вас, мадам, так этот эшафот привлёк? – недоумевал Матье де Прам. – По мне, так зловещее места в Дижоне не найти.
- Я просто задумалась, вот и всё. Захотелось поближе рассмотреть, - поспешила я сгладить ситуацию. – Я не знаю, почему, но у меня перед глазами будто мелькали все свершённые на этом месте казни…
- Мне кажется, вам стоит держаться подальше от таких мест, мадам, они оказывают на вас какое-то отрицательное воздействие, вы были сама не своя – такая бледная, всё этот эшафот в мельчайших деталях рассматривали… - Матье с опаской поглядел на меня.
- Со мной всё в порядке, - промолвила я немного раздражённо, стараясь заглушить эти самые нотки в своём голосе, - спасибо, что обо мне побеспокоились.
- Если вы тут и дальше болтать думаете, - счёл нужным Филипп прервать нашу занимательную беседу, - то мы никогда до дома Симоны Морель не доберёмся.

Переглянувшись, я и Матье проследовали за Филиппом, пустив лошадей рысью.
Что-то мой благоверный не в духе сегодня. Неужели до сих пор на меня дуется за тот случай на корабле, когда он отказался мне рассказывать о Жане и Мари де Бревай, и о роли во всей этой истории моего отца Франческо Бельтрами и некоего Рено дю Амеля, и когда я ещё на него накричала?
Признаю, я повела себя с мужем бестактно, но почему же он от меня это скрывает?..
Очень глупо получилось тогда, конечно. Всего пять недель, как я и Филипп поженились, пять недель семейной жизни, а уже умудрились поссориться. Не надо было мне так навязчиво требовать от Филиппа рассказать о том, что мне очень хотелось узнать. Стоило действовать более тонко, как дипломат на важных переговорах. Уж ни в коем случае я не должна была на него кричать и грубить ему.
- Да уймись ты уже со своими Жаном и Мари де Бревай! Не знаю я толком ничего, не знаю! – вышел тогда, на корабле, Филипп из себя. – Твои сны это всего лишь сны, и ничего больше, сколько можно искать в них скрытый смысл? Хватит меня уже об этом спрашивать!
- Потому и спрашиваю, что ты знаешь что-то важное, а от меня это скрываешь! Филипп, я же по глазам твоим это вижу! – не собиралась я сдаваться.
- Фьора, я тебе уже десятый раз повторяю, что не в курсе тех событий!
- Да ты обо всём прекрасно осведомлён, тебе просто нравится делать из меня дуру, потому что я младше и, к тому же, бесприданница! Поэтому у тебя ни капли уважения ко мне нет! Кто я для тебя? Так – обременительный багаж, который ты увёз из Флоренции, и который оставишь за ненадобностью в Селонже! – бросив Филиппу в лицо эти обвинения, - не сразу, конечно, пришло осознание их голословности, - я убежала из каюты.

Поражённый таким моим поведением, Филипп просто растерянно смотрел мне вслед…

**********

Всё то время, что мы проезжали верхом, любуясь видом незнакомого мне города, я пыталась прочитать на суровом лице Филиппа хоть какие-то эмоции.
Он просто следил за дорогой, то и дело, сверяясь с картой. Конечно, город он знает хорошо, но, если учитывать, что его планировка менялась, то карта Филиппу нужна.
- А куда мы сейчас поедем, родной? – обратилась я к супругу по возможности кротко, питая робкую надежду его смягчить, а то это его молчание мраморной статуи немного пугает меня.
Заставляет ещё больше чувствовать себя виноватой перед ним. Я понимаю, что должна извиниться перед супругом за своё поведение на корабле, за мои слова, что он из меня дуру делает и ни капли не уважает, скрывая от меня то, что я хочу знать.
Всё же я повела себя с Филиппом грубо. Но гордость, а точнее гордыня, мешала мне сказать ему такое простое и искреннее «прости, я была неправа». Мне всегда было трудно признавать свои ошибки и первой идти на примирения, особенно, когда я и так хорошо понимала, что поступила неправильно.
Да, я никогда не отличалась беспримерным смирением, послушанием и кротостью. Скорее меня можно было назвать той ещё гордячкой, которая до хрипоты готова защищать свою точку зрения и не сдаваться до последнего. Я с детства такая – своевольная, капризная, упрямая, готовая прошибить своим лбом хоть Великую китайскую стену, если на то появится такая необходимость.
Нет, надо с супругом помириться обязательно. Ещё чего не хватало - портить нашу семейную жизнь из-за гордыни и упрямства! Сердцем и разумом я понимала, что хорошие и тёплые отношения с Филиппом, основанные на преданной любви и доверии, для меня дороже какого-то уязвлённого самолюбия. Ради сохранения того, что только начало между нами зарождаться, я готова пойти на то, чтобы извиниться первой, хоть это и противоречит моим привычкам. Ничего, не сломаюсь, солнце квадратным не станет и небо мне на голову не рухнет, если признаю свою ошибку.
Поэтому решила загладить свою вину исподволь, заходя издалека.

[Fiora Beltrami]

- К Симоне в гости, где ты с Матье и останешься, - был ответ Филиппа, - а у меня кое-какие дела в городе.
- Филипп, я хочу тебе сказать, - выдавила я из себя через силу, поравнявшись с мужем, - тогда на корабле я повела себя не совсем так, как положено, о чём сожалею…
- Не совсем так, как положено? – Филипп, посмотрев на меня, удивлённо поднял бровь. – И в чём же это заключалось?
- Ты прекрасно знаешь, - проговорила я так, чтобы услышал только мой муж, чувствуя, как горят от смущения щёки. – Ты меня извини, пожалуйста, за то, что нагрубила тебе на корабле. Я была неправа и плохо себя контролировала.
- Да ладно, Фьора, - слабо улыбнулся мне молодой человек, - забудь ты уже. Я давно не злюсь на тебя, просто мне ещё столько дел важных разгребать. Как подумаю об этом, так и хочется послать всё к чертям.
- У нас ведь будет время осмотреть город, правда? – продолжала я и дальше свою тактику по отвлечению мужа от его мрачных дум, направляя поток его мыслей в более приятное русло. – Дижон очень красив…
- Не спорю, но тебе бы не помешало отдохнуть, а уж потом любоваться достопримечательностями. – Филипп протянул руку ко мне и чуть взъерошил волосы.
- Эй, ты мне причёску портишь! – воскликнула я с напускным возмущением, игриво шлёпнув мужа по руке. – Невозможный ты человек, что взять с тебя? – сопроводила я вопрос ласковой усмешкой.
- Я предупреждал тебя, что далеко не праведник, - ответил мне с доброй иронией Филипп, чуть потянув поводья, чтобы его конь ехал спокойно, а не ускорял бег.
- Эй, помедленнее нельзя? – недовольствовал Матье. – К чему такая спешка?
- А вы не плетитесь уныло в хвосте, друг мой, - бросил ему Филипп.
- Пожалуйста, давай вместе город посмотрим? Ты же знаешь, я никогда в Дижоне не была. Я никогда, - до последних событий, конечно, - не покидала родных мест… Так мы город посмотрим или нет? – не уставала я засыпать мужа вопросами.
- Непременно, это я тебе обещаю, но у нас всего два дня в распоряжении, - голос Филиппа был уже не таким раздражённым, как тогда, когда он говорил о свалившихся на него делах. – Но не сегодня, завтра, да...
- Что ж, я постараюсь быть терпеливой, хоть это и не входит в число моих добродетелей, - ответила я с ехидством и кокетством. – Я далеко не являю собой эталон смирения.
- Зато честная, - заметил в таком же духе Филипп.
**************
Остальное время мы ехали молча, следя за дорогой. Что до меня, то я ещё и по сторонам любопытно глядела, словно желая впитать в свою память облик Дижона.
Филиппу случалось вполголоса упомянуть чёрта, дабы не ругаться более крепко при мне, когда обнаруживались различия его карты с тем, что составляло планировку города.

Немножко заблудились, но дом Симоны Морель, что расположен на улице Форж, мы всё же нашли. Хоть и к вечеру, но нашли.
Что можно ещё сказать? Красивый двухэтажный дом, без единого намёка на помпезность, с чердаком, оформленный в светлых и приятных глазу тонах.
Наверно, этот дом по праву считался одним из самых красивых в Дижоне: окна в форме двойных декоративных арок, цветные витражи и элегантная резная стойка с блестящей черепичной крышей. Сам дом по форме чем-то напоминал подкову, заднее крыло выходило окнами на реку Сюзон и имело также отдельную пристройку, позволяющую изолировать его от всего особняка.
Чего нельзя сказать о доме напротив, чей вид не внушает ничего, кроме непонятного опасения.
Река Сюзон, выходившая в том месте к улице Лясе, разделяла дом Симоны Морель и тот другой дом, с виду очень неухоженный.
Говорят, что по внешнему виду дома можно многое узнать о его обладателях.
Сам дом Симоны Морель, вдовы бывшего управляющего канцелярией Жана Мореля, расположен у реки Сюзон, как уже я упоминала.
Некогда этот дом строили архитекторы по заказу Жана Мореля, питавшего к жене самые искренние чувства и желавшего сделать ей столь чудный подарок, сорок лет тому назад.
Вход в дом был со стороны улицы Форж, что делало его малозаметным, так как, чтобы подойти к входной двери, надо было пересечь по проходу, по всей ширине особняк, а также двор, через который можно было пройти под галереей.
Довольно живописное место.
Самое главное, что малолюдное. Значит, мне можно будет хоть какое-то время пожить тихо и спокойно, без лишнего внимания к моей скромной персоне.
Только я, Филипп, Матье и та дама, Симона Морель.

******************
Приняла нас Симона Морель, которая некогда была кормилицей герцога Карла, очень радушно. Как оказалось, с Филиппом и Матье у неё довольно дружественные отношения.
- Не ожидала вас увидеть у себя в гостях, - с улыбкой проговорила пожилая женщина. – Шретьенотта, лошадей в конюшню отведи и накорми, - велела она своей молодой служанке. – Вы проходите, не стойте на пороге.

[Fiora Beltrami]

Шретьенотта, молодая и миловидная женщина в простом платье, ушла, чтобы отвести в конюшню лошадей, а наша троица прошла в дом и прикрыла дверь.
Даже не пытаясь скрыть своего любопытства, я осматривала внутреннее убранство дома, не менее аккуратное и радующее глаз, чем внешний вид.
Стены оформлены в светлых тонах, на полу дорогая мозаика и дерево.
Канделябры на стенах и картины, занавески на окнах, дорогая мебель – всё идеально друг с другом гармонирует. Помимо разглядывания окружающей обстановки, я успевала ещё тонко и ненавязчиво донимать Филиппа, слегка щекоча и щипая мужа за руку, добиваясь от него такой же ответной реакции. Он мне тем же платил. Хитрец, делает вид, что его это раздражает, хотя самого же забавляет эта ситуация.
С горем пополам мы сняли верхнюю одежду, повесив её на вбитые в стену крючки.
- И никто не представит мне эту прелестную юную даму, одетую как юноша? – с доброй иронией поинтересовалась пожилая женщина.
- Да, это уже моё упущение, - проговорил Филипп, перехватив мою руку, чтобы я наконец-то прекратила его щипать и щекотать. Вот недотрога… Уже и поприставать к нему нельзя! – Фьора, познакомься, Симона Морель-Совгрен,- представил меня почтенной даме муж. – Мадам, хочу представить вам Фьору, мою супругу, родом из Флоренции.
- Рада знакомству с вами, дорогая, - Симона взяла меня за руки и сама подошла ближе ко мне.
- Я тоже рада, что познакомилась с вами, - ответила я пожилой даме, улыбнувшись.
- Господи, неужели это свершилось? – я так поняла, вопрос Симоны Морель был риторический?
- Что? – одновременно вырвалось у меня, Филиппа и Матье.
- Неужели этот день настал? – всё спрашивала сама себя Симона. – Неужели ты всё-таки образумился и решил семью создать?
- Как видите, - проронил с еле заметной улыбкой Филипп.
- Помню, монсеньор герцог Карл неоднократно тебе говорил о возможностях выгодных партий, от которых, кстати, ты отказывался, - как бы вскользь заметила мадам Морель. - Наконец-то уже ты остепенился, до сих пор в это не верится!– воскликнула Симона, отпустив мои руки, а свои руки прижала к груди.
- Наконец-то я перестал общую картину при дворе своим семейным положением портить? – решил мой муж съехидничать, что вызвало смешок у меня и Матье.
- Поздравляю тебя с этим, Филипп. И вам, Фьора, дорогая моя, счастья в семейной жизни, - пожелала мне и мужу Симона. – Насколько это вообще возможно в наше сумасшедшее время… - проговорила Симона Морель уже чуть слышно.
- Спасибо вам, очень приятно услышать от вас такое, - выразил Филипп свою искреннюю, хоть и сдержанную, благодарность.
- Признайтесь, Фьора, что вы в еду подмешали этому противнику браков? – с доброжелательной иронией спросила меня Симона.
- Да ничего я не подмешивала ему, правда, - ответила я, немного смущаясь. – Сам на мне женился, я не привораживала…
– Можем ли мы рассчитывать на ваше гостеприимство? – перешёл Филипп сразу к делу. – Только на несколько дней, мадам. Ненадолго останемся у вас, да и Фьора хотела город посмотреть…
- Я хоть и мало пока видела в первый день, но мне очень понравился город, тут красиво, - поделилась я своими впечатлениями.
- На то и столица герцогства Бургундии, - подхватил Матье.
- Филипп, ты так трогательно держишь Фьору за руку, не желая отпускать, - заметила проницательная Симона, - на вас даже смотреть одно удовольствие, такая идиллия…
- Да, конечно, идиллия… Приходится ей руки держать, потому что она меня щекочет и щипает, - с напускным возмущением ответил пожилой женщине мой муж, - мучает, одним словом!
- Да, тебя замучаешь, - добродушно поддела его Симона, - ты сам, кого хочешь, замучаешь! Ты смотри, Фьоретту не обижай, такая красивая и хорошая девушка, - было её наставление.
- Да эта красивая и хорошая девушка сама, кого хотите, обидит, - с теплотой промолвил Филипп.
- Вот, - торжествовала я, - даже мадам Морель говорит, что я хорошая и меня нельзя обижать, а кое-кто на корабле меня подушкой бил, - шутя, упрекала я Филиппа, ехидненько усмехаясь и улыбаясь ему. – Вечно мне причёску портил…
- Я смотрю, мало на корабле кое-кто подушкой по голове получал? – без какого-либо предупреждения о своих намерениях этот несносный человек, ставший пять недель назад моим мужем, принялся меня щекотать! А ничего, что я щекотки боюсь куда больше, чем он?
- Аххх!.. Ой, хватит! – выкрикивала я, стараясь справиться с приступами безудержного смеха. – Пре… прекр-р-р… прекрати, Филипп! Я же сейчас… Хах… Хихихи!.. Ой… Я ж… хах… покусаю тебя, если со смеху не помру к тому времени! Я же щекотки боюсь! Что непонятно?
- Что, ведьма маленькая, не нравится, когда с тобой так? А когда ты меня щекотала? Мучила меня? Тебе, значит, можно? – задавал он мне вопросы, ласково усмехаясь и притянув к себе, а я обняла его за шею.
- Что это с ними, Матье? – спросила потрясённая Симона, глядя на то, как я и Филипп, не обращая внимания на недоумённые взгляды собеседников, просто дурачимся.
- Они так часто с ума сходят. Сперва поскандалят из-за пустяка, бьют подушками и донимают друг друга, а уже через две минуты вместе хохочут, как два школяра, благополучно сбежавшие с занятий. У них это уже вошло в привычку. Так умудрились меня замучить своими псевдо-ссорами и идиллией после примирения за эти пять недель!.. Думал, что сам с ума сойду.
- Не расстраивайся, Матье, тебя такое тоже постигнет, - обнадёжила Симона парня.
- Спасибо, утешили, - был ответ Матье.
- Мадам, всё, сказанное вами, сделано. В точности, как говорили, - ответствовала вошедшая в дом Шретьенотта.
- Хорошо, Шретьенотта, проводи гостей в комнату наверху, окна которой с видом на реку, - велела мадам Морель служанке.
- Как скажете, - был ответ молодой женщины, подошедшей к нам. – Мессир, мадам, - обратилась Шретьенотта уже к нам, что нас отрезвило, и я с мужем успокоилась. – Мне велено проводить вас в вашу комнату, где бы вы могли отдохнуть с дороги. Я покажу, пойдёмте со мной, - служанка приветливо улыбнулась.
- Спасибо, но я отдыхать не хочу! – воскликнула я, прыгнув на руки Филиппу и обхватив руками за плечи, а ногами обвив стан. – Я хочу город посмотреть… Филипп, давай с собой Симону и Матье возьмём, пойдём и немного развеемся… Что мы в четырёх стенах делать будем? Дижон ведь так красив!
- Какие прогулки? Какой город? Ты вообще спишь хоть иногда больше девяти часов в день, Фьора, ответь? – спрашивал Филипп, крепко держа меня на руках, поднимаясь по лестнице следом за Шретьеноттой.
- Сплю. Когда мне не надо, как ты выражаешься, мучить тебя, - дополнила я ответ последней слегка ехидненькой фразой.
- И в кого же мы такие вредные? Фьора, одного не пойму, тебе доставляет особое удовольствие есть мой мозг ложечкой? – Филипп, по-прежнему удерживая меня, поднялся вверх по лестнице и, когда служанка Симоны Морель открыла дверь в комнату, переступил порог, пригнувшись, чтобы не задеть дверной косяк моей головой.
Правильно, а то ещё мозги себе последние отшибу. И так у меня в голове преимущественно одни тараканы. Пусть хоть мозг будет для приличия не отбитым.
- Что же ты обижаешься? – удивилась я очень даже искренне, не сдержав непрошеного смешка. – Раз я поедаю твой мозг ложечкой, как ты сам сказал, значит, есть, что поедать…
- Я так поняла, что мне лучше предоставить вам уединение? – верно подметила Шретьенотта.
- Да, было бы кстати, спасибо, - отозвался Филипп, усадив меня на кровать, застеленную голубым одеялом и не задёрнутую балдахином такого же цвета. – А то несколько недель уже не выспавшиеся.
- Если будет нужно, я к вашим услугам, - сделав неловкий реверанс, Шретьенотта вышла, прикрыв за собой дверь.
- Это почему же не выспавшиеся? – спросила я, растянувшись поперёк кровати и раскинув руки.
- Потому что кое-кто мне пять недель не давал высыпаться по-человечески. – Филипп прилёг рядом со мной на кровати, притянув к себе и перебирая пальцами мои волосы.
- И ты наивно полагаешь, что я дам тебе высыпаться вдоволь, когда приедем в Селонже?
- Подушкой будешь бить, как на корабле делала, мешая мне спать? – без раздражения спросил молодой человек, очерчивая указательным пальцем контуры моего лица.
- Можно вопрос тебе задать один очень важный? – вдруг обронила я.
- Если ты опять о Жане и Мари де Бревай, то…
Но я прервала Филиппа, развеяв его подозрения насчёт того, что хочу узнать правду о казнённых на площади Моримон молодых людях, которые мне снились:
- Вовсе не это, а нечто другое…
- Нечто другое? – отразилось в карих глазах супруга неподдельное удивление. – Но что же?
- Почему ты ни разу на корабле не проявил ко мне интереса, как к своей законной жене, как к женщине? – задала я вопрос, который волновал меня не меньше, чем история неких Жана и Мари де Бревай, а также Рено дю Амеля и Пьера де Бревая.

*******

[Fiora Beltrami]

Flashback – В пути.

Всё то время, что длилось наше путешествие из Флоренции до Дижона, мой супруг не позволял себе со мной большего, чем поцелуи или объятия.
Нет, он вовсе не был ко мне холоден. Проявлял ко мне заботу и беспокойство. Всегда старался сделать так, чтобы я ни в чём не испытывала нужды, чтобы всегда была в безопасности и не терпела каких-либо неудобств.
Если ему и случалось выйти из себя, повысив на меня голос, то единственные слова, которые я слышала в свой адрес, были: маленькая ведьма, вредина и ехидна. И то они произносились таким тоном… Честное слово, для меня это сродни комплименту!
Но до рукоприкладства мой муж никогда не опускался. Так, огреет меня от переизбытка эмоций и от большой любви по голове подушкой, испортив мне причёску, над которой я пол утра колдовала. За это и от меня получал по первое число. Да, тоже подушкой.
Не скупился, раз позволяли возможности, мне на подарки: пара платьев и вуалей с шалями, туфли и сапоги, купленные в Генуе.
В Марселе, к примеру, куда мы приплыли из Генуи, Филипп мне купил две пары серёг, один медальон в виде сапфирового дельфина на тоненькой золотистой цепочке и пару золотых колец, инкрустированных изумрудами и рубинами, и серебряный браслетик с топазовыми маленькими розочками.
На моё недовольство, что он так много, по моему скромному мнению, тратится на меня, он неизменно отвечал, что всё равно никто не может это запретить ему – даже я сама.
Я не понимаю, почему испытываю некоторую неловкость, когда Филипп дарит мне подарки. Вроде бы у него есть полное право это делать, как есть право у меня от него подарки принимать, потому что мы законные муж и жена. Ничего предосудительного в этом нет, мы ведь семья. Сами знаки внимания мне очень приятны, не скрою. Вот только у меня возникало неприятно-отравляющее ощущение, что я будто ему на шею села и ноги свесила.
Иногда мне случалось слышать жалобы некоторых флорентийских замужних дам, принадлежащих к знати, что их мужья самым строгим образом следят за тем, сколько флоринов они потратили на колечко и прочие украшения с новыми нарядами.
В моём случае, видно, ситуация противоположная.
Только я бы всё равно мужа любила, пусть он бы и не покупал мне множество дорогих вещей. Хороший он человек и простой в общении, отзывчивый, воплощение чести и порядочности, не скупой и добрый, не диктатор. О нём нельзя сказать, что он признаёт только своё мнение, считая неправильным другое…

Единственное, что я у мужа сама выпросила в подарок, когда мы приехали в Дижон, это холодное оружие для самообороны: длинный боевой клинок из хорошей толедской стали, стилет, кинжал, короткий клинок. Даже меч мне купил, рукоятка которого была оснащена сложной гардой.
Господи, как же был потрясён пожилой оружейник, когда на его глазах юная хрупкая девушка, одетая подобно юноше, выбирала себе боевое оружие в его лавке, а её спутники, - один из которых её муж, - ничего не возражали и даже помогали ей определиться в выборе и изредка подсказывали, какое оружие лучше взять!
Да, после всего увиденного им, жизнь пожилого оружейника и его трёх сыновей-подмастерьев никогда не будет прежней…

[Fiora Beltrami]

Открыто говоря о своём интересе к оружию, я преследовала конкретные цели.
1. Добиться того, чтобы Филипп купил мне оружие, какое должно быть у воина.
2. Заставить его со мной заниматься, помогая мне совершенствовать технику боя.
3. Уехать на войну с мужем, чтобы не разлучаться.
4. Готово, мой коварный план под названием «Как “испортить” благоверному весь военный поход» удался!


Весь тот путь, что мы преодолевали не на корабле, а верхом, я крепилась, хоть и не была привычна к преодолению в седле таких дальних расстояний. Но я старалась держать себя в руках и не роптать, пусть даже из последних сил, несмотря на ноющую боль во всём теле и усталость. Особенно спина и ноги болели после долгого пребывания в седле…
Порой мне так и хотелось кому-нибудь пожаловаться. Хоть волком вой…
Но я себя пересиливала. Не очень-то и хотелось выглядеть в глазах своего мужа неженкой дворцовой или «флорентийкой теплолюбивой», как он однажды меня назвал (чем неосторожно задел и потом сам же извинился), которая только и умеет, что постоянно хныкать.
Хотелось уверить Филиппа, что я вполне сильная, что я вовсе не такая слабая, какой с виду кажусь. Питала смутную надежду на то, что даже в пору войны мы будем всегда вместе.
У меня был план остричь волосы и переодеться пажом, чтобы только быть со своим мужем в горе и в радости, в здравии и в болезни…
Любить, беречь, уважать, хранить верность…
Как клялась у алтаря…
Хочу всегда быть с ним, каждое мгновение его жизни, и неважно, что там, куда он должен скоро уехать, будет опасно! Опасность? Я смеюсь над любыми опасностями, тем более, если рядом со мной тот, кого я люблю, за кого я не глядя брошусь в огонь и в воду…
Господи, я ничего не побоюсь, только б быть рядом с мужем, быть во всём ему поддержкой и опорой, даже если придётся самой на войне терпеть многие лишения.
Пусть там не будет тех удобств, к которым я привыкла, а вокруг разруха и голод, нищета, болезни, смерть… Лязг мечей и свистящие стрелы над головой, залпы пушек…
О, только бы я была рядом со своим супругом, тогда ничего из этого мне не страшно!
Но, увы, Филипп мне довольно категорично сказал, что женщине на войне не место – опасностей много и он за меня переживает, не хочет меня риску подвергать.
Но, если вдуматься внимательнее – вчитаться между строк, то получится следующее: «Фьора, война не твоего ума дело, так что и думать забудь об этом».
А я и не просила, чтобы меня щадили! Поблажек только потому, что я девушка, мне даром не надо! Это унизительно…
Унизительно, когда тебя во многом ограничивают под видом того, что хотят уберечь. Премного благодарна, уж обойдусь как-нибудь без излишнего снисхождения!

Поэтому, когда Филиппу случалось обернуться, чтобы посмотреть, не отстаю ли я, он всегда видел мой дерзко вздёрнутый подбородок и самодовольную улыбку на губах. Только то, что от усталости болит каждая мышца моего тела, а улыбка на губах вымученная, ему знать не обязательно.
При нём мне нельзя показывать, как я измучена длительным путешествием и устала, иначе на всю жизнь так и останусь для него слабой и ранимой Фьорой, которая одна вне дома и трёх дней не проживёт, не в состоянии сделать шагу самостоятельно.
Очень часто нам случалось спорить, когда речь заходила о том, чтобы сделать очередной привал.
Филипп объяснял это тем, что мне тяжело с непривычки преодолевать в седле большие расстояния, в чём его поддерживал Матье. Я же до хрипоты была готова отстаивать свою точку зрения.
Я ни капли не устала – и всё тут!
Обманывала даже саму себя, говоря:
- Устала? Вы издеваетесь? Думаете, что я настолько слабая и неприспособленная? Вы оба ошибаетесь, никаких привалов устраивать не надо, и так слишком много останавливаемся.
- Фьора, я прекрасно вижу, что ты вот-вот свалишься от усталости. Ничего больше слышать не хочу, устраиваем привал и не спорь со мной, - обычный вердикт непреклонного графа де Селонже…
Себя я могу обмануть, но не Филиппа. Почему он меня насквозь видит?
В глазах совершенно прозрачных моих, в которых отражается малейшее движение моей души, что ли, читает смертельную усталость?

Хотя я испытывала даже благодарность к мужу за то, что он часто делал привалы и ставил палатку, когда нам по пути не попадалось ни одной гостиницы, - какие гостиницы в лесу или степи? – и готовил на всю нашу маленькую компанию пищу на огне. Да, в кости Матье де Праму проиграла я, а долг мой отдаёт своими кулинарными умениями Филипп.
Вкусная еда и сон хоть как-то помогали расслабиться и снять накопившееся напряжение. Чаще всего я сидела на корточках возле потрескивающего сучьями костра и внимательно слушала Филиппа, когда он рассказывал мне о том, как разжечь самостоятельно костёр и приготовить на нём то, что вполне можно будет есть без опасений за своё здоровье.

И снова в путь…
Снова самодовольно улыбаться и гордо вскидывать подбородок, чтобы дать понять мужу всем своим видом: «Кто неженка? Я, что ли? Мессир, вы ошиблись. У меня всё хорошо, я бодра и весела, и ни капельки не устала. С чего вы взяли, мой супруг, что я измучена долгой дорогой?»
Даже если я чувствовала себя, как упавший в воду мешок песка, который пинали потом все, кому не лень, то уж точно я бы никогда не стала сетовать на смертельную усталость в присутствии моего мужа. Уж лучше мне убиться об стену головой, чем выказывать свою слабость, когда мой супруг рядом, а не в радиусе сотни лье от меня.

Flashback – окончание.
*******

[Fiora Beltrami]

- Почему ты ни разу на корабле не проявил ко мне интереса, как к своей законной жене, как к женщине? – задала я вопрос, который волновал меня не меньше, чем история неких Жана и Мари де Бревай, а также Рено дю Амеля и Пьера де Бревая.
- Я немного не понял твой вопрос…
- Мне это показалось странным, ведь ты мог всё у меня потребовать, если бы только того захотел! – воскликнула я пылко, крепче прижавшись к мужу. – Неужели ты думаешь, что я бы оттолкнула тебя, соблаговоли ты посмотреть на меня в часы уединения как на женщину? К чему была эта твоя сдержанность даже в проявлениях нежности ко мне? – То, что я иногда чувствую себя оскорблённой, благоразумно решила не упоминать.
- Фьора, мы с тобой, кажется, до свадьбы говорили о том, что тебе даётся имя и титул графини де Селонже, чтобы у тебя не было неприятностей с законом во Флоренции, хотя Марино Бетти заслуживал смерть похуже, чем от меча своего друга, оружие которого оказалось в твоих руках. Поэтому и было решено, что ты будешь жить со мной в Бургундии, чтобы до тебя не добралась твоя тётка Иеронима…
- Если вдруг узнает и надумает мстить за Марино, - закончила я то, что хотел мне сказать мой муж.
- Да, если твоя «любезная и добрая» тётушка решит мстить за любовника и чтобы твоего папу оставила в покое.
- Да, это я помню…
- Как ты сама называешь своё положение, политическое убежище от тётки тебе предоставляется совершенно безвозмездно… Когда ситуация наладится, мы расскажем твоему отцу об истинной сути вещей. При желании ты можешь вернуться во Флоренцию, расторгнув брак, а можешь и остаться в Селонже…
- Я и хочу остаться, хочу жить в Бургундии с тобой! Господи… Зачем ты говоришь о расторжении брака? – не понимала я, к чему мой муж об этом сказал. – Я счастлива уже тем, что у меня есть, понимаешь? И никогда не соглашусь даже под угрозой смерти подать на аннуляцию, потому что люблю!..
- Ты не обязана отдавать своё тело, если сама того не хочешь… Вот к чему я это говорю. Запомни раз и навсегда.
- Но если я сама того хочу? Если буду этому рада?.. – продолжала я засыпать вопросами супруга.
- В любом случае, давить на тебя не стану. Пока оставим эту тему. Лучше ложись спать, силы восстанови, - был ответ Филиппа, перевернувшегося на живот и уткнувшегося лицом в мягкую перину.
Поднырнув под его руку, я прижалась к мужу ещё крепче, почти свернувшись клубком у него под боком, чувствуя, как его рука обняла за талию и притягивает поближе к нему. Скоро я тоже провалилась в сон…

[Fiora Beltrami]

Глава 15. Важные дела перед отъездом. POV. Филипп.
Следующий день в гостях у Симоны прошёл спокойно. Фьора больше не пыталась у меня выяснить то, о чём я говорить не хочу. Слава Богу, потому что лгать ей невыносимо, а сказать правду - всё равно что нанести рану без ножа.
Хоть эти постоянные допросы прекратились. Даже легче стало.
Оказывается, Фьора такой лёгкий в общении человек, когда не задаёт настойчиво вопросов, на которые мне не хочется давать ответы…
У неё удивительный талант располагать к себе людей.
Симона Морель и её молодая, не в меру болтливая, служанка Шретьенотта нашли в её лице хорошую собеседницу, а так же рассказчицу.
Даже Матье де Праму сумела внушить к себе дружескую симпатию.
Что до Симоны и Шретьенотты, обеих женщин порой повергали в состояние потрясения взгляды Фьоры на то, место ли на войне женщинам.
- Не понимаю, кто вообще это придумал? Откуда все эти представления о женщинах, как о слабовольных существах, интересы которых ограничены лишь домом, церковью и модой? – удивлялась Фьора совершенно искренне, ведя разговоры с Симоной и Шретьеноттой в саду, помогая ухаживать за цветами.
- Я не знаю, Фьора, но всё равно считаю, что женщине на войне не место, это слишком опасно… - благоразумно замечала Симона Морель.
- Да, - соглашалась с пожилой госпожой Шретьенотта, - по мне, так уж лучше подальше от всего этого.
- Как будто женщины бы воевали хуже мужчин! Если я захочу, то научусь владению оружием, ничто и никто меня не остановит, а уж тем более общественное мнение! – обычно пылко восклицала Фьора, а щёки её алели от переизбытка эмоций. – Да будь у меня возможность учиться военному делу, я бы с радостью за неё ухватилась…

Завидую я Фьоре и восхищаюсь ею. Завидую её смелости высказывать открыто свою точку зрения, решимости, неугасаемому жизнелюбию в сочетании с жаждой постигать новое для себя.
У Симоны и Шретьенотты Фьоре нравилось учиться ухаживать за цветами и деревьями в саду, а также перенимать кое-какие навыки по части кулинарии.
С утра пораньше моя жена даже угостила всех омлетом с луком, сыром и мясом, приготовленным ею за завтраком.
По её же инициативе мы завтракали в саду Симоны, под яблоней, постелив себе коврики. Хорошая идея посетила голову Фьоры касательно трапезы на открытом воздухе. Как раз погода хорошая и солнечная, дождя не было и в ближайшее время не предвидится. В воздухе ощущается запах весенней прохлады.
Немного творение неуёмных рук Фьоры - впервые приготовленный самостоятельно омлет - подгорело и оказалось пересолено, но для первого раза очень даже неплохо, если брать во внимание, что до этого дня Фьора ни разу в жизни не готовила сама. Немного практики – и она даже меня превзойдёт. Руки ведь растут оттуда, откуда надо, и никак нельзя сказать, что Фьора от них отбилась.
- Я ведь сносно готовлю или кошмарно? – задала вопрос Фьора, по очереди обводя взглядом меня, Симону, Матье и Шретьенотту. – Что вы все молчите? Если омлет был отвратительно приготовлен, так и скажите.
- Нет-нет, мадам, нисколько! – воскликнули с горячностью Шретьенотта и Матье.
- Да, Фьора, ты быстро учишься. Способности у тебя есть, - были слова одобрения Симоны Морель.
- Вы действительно так считаете? – не унималась Фьора. – То, что я готовлю, в самом деле, можно есть без опасений за своё здоровье? Или вы меня не хотите задеть?
Мы вчетвером дружно кивнули, принявшись наперебой убеждать Фьору в том, что она далеко не бездарный кулинар.
- Филипп, а ты сам как считаешь? Скажи, я не обижусь, правда… - смотрела Фьора мне прямо в глаза.
- Нет, ты далеко не такой ужасный повар, каким себя считаешь. Для первого раза очень даже неплохо, только омлет немного подгорел и пересолен, а так всё хорошо, - был мой ответ жене.
Старался проявлять такт. Уж не знаю, как хорошо у меня это получилось, но, если судить по довольному выражению лица Фьоры, то она не обиделась на критику в адрес её первого кулинарного шедевра.
- Вот и отлично! Научусь вкусно готовить - и хоть кухаркой подамся в армию герцога Карла, только бы с тобой всегда рядом быть! - затронула Фьора ещё одну тему, на которую мне не особо хотелось с ней говорить.
Вот же выдумщица! Как ей такое в голову вообще пришло: затесаться кухаркой в армию моего сюзерена? Где это видано, чтобы женщина, принадлежащая к высшей знати Бургундии, была обслугой при армии? Вот далась ей эта война? Что она в этом нашла для себя такого особенного?
- Никогда этого не будет, поняла меня?! - вырвался у меня гневно-тревожный выкрик. - Никогда! Ты останешься в Селонже, и точка!
- А вот и нет! - упрямо возразила Фьора.
- А вот и да! - ответил я девушке в такой же манере.
Симона, Матье и Шретьенотта непонимающе переводили взгляды с меня на Фьору.
- Я сказала, что всё равно подамся в армию, и мне плевать, что будет опасно и трудно! Вариантов у меня много: кухарка, прачка, помощник врача, могу вообще твоим пажем или ещё одним оруженосцем притвориться, разведчицей могу быть, переводчицей, портнихой... - перечисляя все эти варианты, кем бы она могла быть при войске монсеньора Карла, Фьора загибала пальцы.
- Фьора, хорошая моя, а не много ли ты берёшь на себя? Не слишком ли ты увлеклась? - задал я ей вопросы, на которые она недовольно фыркнула в ответ, видимо, возмутившись саркастичным тоном, с которым эти вопросы были заданы. - Ты понимаешь, что не могу я тебя с собой взять? Не могу! На войне я свой долг буду выполнять перед моим сеньором. Уж конечно же, у меня не будет особо много времени на то, чтобы за тобой там приглядывать, из опасений, что тебе ядро пушечное в голову прилетит или стрела в плечо...
- А за мной и не надо приглядывать, своя голова на плечах есть, так что не пропаду! - продолжала Фьора упорно стоять на своём.
- Фьора, да хватит тебе уже о войне за завтраком говорить, - сделала ей замечание Симона. - Думаешь, воевать так весело?
- Да, мадам, - согласился с Симоной Матье, - какая вам война? Слишком много опасностей, такое испытание не для хрупкой девушки...
Шретьенотта только кивнула, поддерживая моего друга.
- Мне неважно, что там будет очень опасно, что такое не для женщин, но только меня всё равно это не остановит. - Да, Фьора от своего, как видно, отступаться не собирается. - Я всё равно туда отправлюсь, и не тебе, Филипп, запрещать мне за тобой следовать!
- Как раз в моей власти запретить тебе там быть, - пришлось ей напомнить. - Ты - моя жена и должна делать то, что я тебе говорю, а не выдумывать невесть что.
- Но я правда буду тебе во всём опорой и поддержкой! Я хочу только помочь тебе! - не уставала горячо возражать Фьора.
- Фьора, твоя лучшая помощь - послушание, и закроем уже эту тему, а то опять поссоримся, просто не хочется всем аппетит портить. - Этот спор мне ужасно надоел, поэтому я решил прекратить его таким способом.
Фьора несколько обиженно хмыкнула и заела своё недовольство хлебом с сыром и ветчиной, запивая тёплым молоком с мёдом, демонстративно повернувшись ко мне спиной. Ишь, какие мы своевольные! Интересно, с тестем моим Франческо Бельтрами себя так же вела или это только мои нервы на прочность проверяет?
Вроде бы взрослая девушка, а поведение избалованной и взбалмошной девчонки, которая хочет, чтобы все с ней безоговорочно считались. Наверно, Фьора наивно полагала, что я любой её прихоти потакать стану?
Ага, как бы не так, чёрта с два! Сказал я ей, чтобы она сидела дома и никуда не ввязывалась, значит, нечего мне перечить. Стараешься в её же интересах, для её безопасности, а она тут своё слово поперёк моего вздумала вставлять! В этом вся Фьора - пока новых проблем к уже имеющимся не найдёт на свою голову, не успокоится...
- Фьора, что с тобой, милая? - участливо спросила мою супругу Симона, подсев к ней поближе, но Фьора уткнулась головой в колени, обхватив свои дрожащие плечи. - Фьора, дорогая, ты в порядке?